Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой

«Не будь этого текста, где бы ты оказался сегодня, Герман?» – обращается Рот к сотрапезникам и улыбается. И все улыбаются в ответ. Они знают, что вряд ли найдется писатель, у которого были такие хорошие контакты с рецензентами Веймарской республики и вряд ли кто-то так часто прибегал к их услугам, как Кестен. Они знают также, что Йозеф Рот на самом деле практически не читает то, что рецензирует. Ему не нужно читать книги, чтобы рассказывать о них истории и вкрапливать в них уместные, на его взгляд, суждения. Так он предпочитает писать и о собственных книгах. А под хорошее настроение может даже учинить им разнос.

В эти дни он читает взахлеб «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли. Не для того, чтобы написать об этой книге, просто она совпала с его умонастроением. Она была опубликована четыре года назад на английском и уже вышла на немецком языке под названием Welt – wohin? («Куда идет мир?»). И теперь Рот изводит своих застольников, регулярно выкрикивая цитаты из книги о мире будущего, где слежка – норма, где в фабриках-эмбрионариях выращивают нового человека. «Пилкингтону удалось в Момбасе получить особи, половозрелые к четырем годам и вполне выросшие к шести с половиной. Триумф науки!»[56] Рот горько ухмыляется. И повторяет цитату снова и снова.

«Зепп, успокойся! Мы уже в курсе». Киш пытается угомонить его. «Твой Хаксли – реакционер и дилетант! Чаплин – вот гений нашего времени!» И Киш предается воспоминаниям. Он рассказывает о том, как гостил у Чаплина, как тот показывал ему в личном просмотровом зале фильмы, которые Киш еще не видел, как в полумраке кинозала, положив руку на колено Киша, Чаплин искал на его лице следы одобрения и восторга. «Он был не уверен в себе. И в то же время горд», – восклицает Киш. И переходит к новому шедевру Чаплина, фильму «Новые времена», который большинство из их компании уже посмотрели в Париже. Кроме, разумеется, Рота. Как только Киш заговорил о фильме, Рот тут же скорчил гримасу. Кино! Сатана! Дьявол! «Новые времена! Не смеши меня!» – криво усмехается он. Но Киш не поддается на провокацию, он рассказывает о ленточном конвейере и разыгрывает пантомиму, изображая, как Чарли (так он его называет) то попадает между шестеренками машины, то ныряет в купальном костюме в речушку, которая оказывается ему по колено. Это шедевр Киша. Компания во Flore едва не валится на пол от смеха. И даже уголки рта Рота подергиваются.

Да, Рот ненавидит кинематограф, хотя не раз просил Цвейга посодействовать ему через американского агента в получении прав на экранизацию его книг. Ему нужны деньги, а никто не платит больше и быстрее, чем Голливуд. Они уже сняли фильм по Иову[57]. Рот его не смотрел, но Цвейг уверяет его и всю компанию, что киноверсия идет на ура. Правда, историю превратили в американскую мелодраму. «Но ты все равно посмотри, Рот! Конечно, ничего не узнать! Тем не менее это чудесно!» – «Не смотрел и смотреть не собираюсь», – буркнул Рот.

Вечер набирает обороты. Одна бутылка ликера Verveine du Velay сменяет другую, вместе с буйством растет и раздражение. Чувствуется, что малейшая фальшивая нотка взорвет застолье. Киш продолжает лекцию о «Новых временах». Конечно, герой не Чарли, герой – само наше время, эксплуатация рабочих, тотальный контроль, бесчеловечный американский капитализм. Разговор заходит о всеобщей забастовке во Франции и Бельгии. Здесь, на морском побережье, почти ничего не замечаешь, но страна парализована. Сотни тысяч человек не выходят на работу уже несколько недель, во Франции – с начала июня. «Они добьются своего!» – восклицает Киш. Право на отпуск, сорокачасовую рабочую неделю, бо́льшую зарплату. Действительно, похоже на то, что объединенные профсоюзы вот-вот поставят на колени государство и концерны. «Оплачиваемый отпуск! Что, по-вашему, будет здесь летом? – кричит Кестен. – Уже сейчас едва можно протиснуться в толпе отдыхающих». Рот, Цвейг и женщины хохочут. Киш находит это не столь забавным и просит Кестена не быть таким циничным. Для него и его брюха место всегда найдется.