Осторожно, двери закрываются

Салихат схватила мешочек с травой, подвинула к себе банку и посмотрела на мужа. Тот кивнул, показал ей глазами на дверь, и, попрощавшись, Салихат бочком, крадучись, вышла на улицу. Там по-прежнему, как безумный, лупил дождь. Салихат поежилась, поглубже засунула мешочек с травой, подняла воротник пальто и стала ждать мужа. Камал вышел через пару минут, и она с надеждой и испугом посмотрела ему в глаза:

– Ну? Она еще что-то сказала?

Муж глянул на небо, поморщился и ушел от ответа:

– Говорит, все будет хорошо. Ты не волнуйся.

Салихат видела, что сказал он это неуверенно, для утешения. И, скорее всего, придумал. Не тот человек эта ведьма – точно не обнадежит и не поддержит.

Сколько старуха взяла, не спросила. Не это важно. Главное, чтобы помогло.

Три раза они ездили к недоброй старухе. Снова брали банку с мутным раствором и травы. Салихат все в точности исполняла. Ничего. Через полгода выбросила остаток травы в помойное ведро, а темную воду из банки вылила за ворота.

Потом были еще и врачи, и травники, и другая знахарка.

Муж предлагал поехать в Махачкалу или даже в Москву. В Махачкалу съездили, не так далеко. А про Москву Салихат скупо бросила:

– Нет, не поедем. Что зря тратить деньги? И так сколько потрачено. Значит, так, как есть. Все, давай больше на эту тему не будем.

А вскоре заболел отец. И всем стало ни до чего. Какая уж тут Москва. Болел отец три года. Три страшных года. Салихат ушла с работы – за отцом надо было смотреть день и ночь. Бедный старик страдал не столько от болезни, сколько от своей немощи и от того, что любимая дочь не видит ни дня, ни ночи. Молил обо одном:

– Не отдавайте меня в больницу.

Помнил, как тяжело умирала в казенных стенах жена.

Конечно, в больницу его не отдали. Салихат выучилась делать уколы, перевязки, бороться с пролежнями. Помогал и Камал, без него бы она не справилась.

Терпение у нее было ангельское – ни разу не сорвалась, не пожаловалась.

Муж говорил:

– Ты у меня святая, таких больше нет.

После похорон отца три дня не вставала с кровати – просто не было сил. Лежала, отвернувшись к стене. И слез не было, кончились слезы. Подумала тогда: «И слава богу, что нет ребенка. С двумя я бы не справилась».

Через полгода вышла на работу – Роза ушла в декрет, рожать пятого. Салихат тогда подумала: «Почему одним бог дает пятерых, а другим жалеет одного? Несправедливо». Роза матерью была так себе, если честно: за детьми особо не следила, на сопли и кашель внимания не обращала – подумаешь, пройдет! Дети до холодов бегали полураздетые, грязные, сопливые, нечесаные, в засохших и свежих болячках. Приносили в сад и школу вшей – вот позор-то!

Женщины Розу презирали – тоже мне, мать! Муж ее попивал, в доме была непролазная грязь. Готовить Роза не любила – вот еще, время тратить! Бросит в казан кусок мяса – и обед, и ужин. Салихат видела, как Розины дети бегают в магазин и клянчат хлеб. Односельчане детей жалели, совали им в грязные руки и булки, и карамельки, а то и кусок колбасы.

«Где справедливость, где? Бабе этой, неряшливой, бестолковой, бог дал пятерых! А мне… Ах, какой бы я была матерью! Разве я так бы могла? Как бы я лелеяла свое дитя, как бы одевала! В кружева и бархат одевала бы. На музыку бы отвела, на рисование. В Москву бы его свозила, в Ленинград – пусть любуется красотой. Летом бы на море ездили – благо недалеко. Вышивать бы дочку научила, готовить. А если б был мальчик, то Камал всему бы научил. И назвали бы мальчика в честь деда. Вот бы он радовался на небесах. А девочку, конечно, в честь мамы».

Но не случилось ни девочки, ни мальчика, и со временем Салихат с этим смирилась. Со всем человек смиряется, такое уж он существо.

Муж ездил к своему сыну два раза в месяц. Возил подарки и вещи – все выбирала Салихат. Курточка к весне, сапоги. Рубашки к школе, ботинки. Джинсы и кроссовки, пусть парень порадуется. Рассматривала фотографии мальчика – на мужа похож он был мало, явно мамашин сын. Светлоглазый и светловолосый, только рот от мужа и ямочка на подбородке. Красивый парень, ничего не скажешь. Видно, и мать красивая.

Просила Камала привезти мальчика на каникулы. Он хмурился:

– Нет, Салихат, спасибо тебе. Не отпустит его мать, сколько раз я просил. Не знаю, чего боится. Тебя, что ли? Не знает, какая ты, по себе судит.

И все, разговор был окончен.

И с этим Салихат смирилась. Как и со всем остальным. Но голубоглазого мальчика она давно любила. И часто думала о нем: как он и что. Дура, конечно. Кто он ей, этот чужой ребенок? Нет, не чужой, он – сын ее мужа, а значит, свой, родной. И ее в том числе – ну хоть немножко.

Время текло и медленно, и быстро. Дни пролетали мгновенно, незаметно. В домашних хлопотах и заботах. А иногда Салихат казалось, что время тянется невыносимо долго, течет медленно, неспешно, как густой мед стекает по ложке.