Осторожно, Питбуль-Терье!

— Я думал о чем-нибудь покрепче, — бурчит он.

— У них нет ничего крепче, — отвечает Терье. — Мама Джима не пьет.

Папа смотрит на Терье тяжелым взглядом.

— Ладно, — соглашается он и отхлебывает глоточек.

Потом осторожно ставит стакан на столик.

— Значит, электричество пропало?

Я киваю.

— А где ты видел его в последний раз?

Он хитро улыбается в свою накладную бороду. Я показываю на розетку. Папа Терье спокойно кивает.

— Попробуем его вернуть, — говорит он. Потом закатывает рукава красного халата и снимает бороду.

Терье стоит на часах возле маминой комнаты. Если он услышит что-то подозрительное, то должен сразу же подать нам сигнал.

Я свечу фонариком, а папа Терье снимает коробку с розетки. Он тяжело дышит, как будто долго бежал. Руки у него дрожат. Он вырезает кусок провода, откидывает его и начинает соединять обрезки.

— Тут перегорело малость, — шепчет он.

Приворачивает на место розетку.

— Все, включайте свет, — шепчет он.

Электрощиток висит прямо у двери маминой комнаты. Торстейн идет к нему, театрально поднимая колени. Он думает, мы развели всю эту таинственность, чтобы позабавиться. Знал бы он. Если мама вдруг обнаружит его в квартире, она с ума сойдет.

Я торопливо проскальзываю к щитку первым и осторожно открываю его. Торстейн кладет толстый указательный палец на один из тумблеров. Я свечу фонариком. Торстейн смотрит на меня и горделиво улыбается. Терье заглядывает из-за его плеча.

Раз — и Торстейн опускает тумблер. Никакого света не появляется.

Его улыбка превращается в гримасу. Он издает громкий стон.

Я холодею от ужаса.

— Тише! — строго шепчу я и показываю глазами на мамину комнату. Торстейн лишь закатывает глаза и обреченно вздыхает.

— Мне уже дышать нельзя? — ворчит он.

Достает отвертку и принимается крутить что-то в щитке. Толстые пальцы дрожат, отвертка все время соскальзывает с головки шурупа. Лицо кривится в странных гримасах, и он то и дело постанывает. Медленно, но Торстейну все-таки удается отвинтить все шурупы и снять щиток. Под ним клубок проводов, черных и красных.

— Нашел! — радостно шепчет он, выдергивая из клубка красный провод с обгоревшим концом.

Все починив, Торстейн прикручивает на место щиток и вытирает со лба пот.

— Включи елку в розетку, парень, — говорит он мне, хлопая по плечу.

Я подхожу к елке, беру провод, наклоняюсь к розетке и оглядываюсь на Торстейна. Он кивает как будто с нетерпением. Я делаю вдох — и боязливо вставляю вилку в розетку. Вот он, момент истины.

Торстейн проходит пальцами по тумблерам в щитке, и в ту же секунду вспыхивают огни на елке.

У меня такое чувство, что я выиграл в лотерею миллион.

Мягко светят лампы, а у огоньков на елке вид по-настоящему рождественский. Все, дело сделано! Здравствуй, здравствуй, Рождество!

И папа Терье тоже очень доволен. Его щекастое лицо превратилось в одну большую улыбку. Терье сияет почти так же. В глазах обоих отражаются огни елочных фонариков. И я в первый раз замечаю, что Терье похож на своего папу. Этой вот симпатичной улыбкой. Когда он забывает щериться, как питбуль, и улыбается, вид у него обычный, очень даже нормальный. И мне в такие минуты кажется, что я почти что люблю его. Вдруг Терье серьезнеет.

— Нам пора уходить, — говорит он.

Папа кивает.

— Угу, — гудит он.

Терье опускается на корточки, чтобы помочь папе обуться. Я присоединяюсь к нему, и мы довольно быстро и почти бесшумно обуваем Торстейна. Терье прихватывает с дивана накладную бороду, и Торстейн тут же нацепляет ее на себя.

— А здорово получилось, — улыбается Торстейн.

— Спасибо! — шепчу я. — Отлично сработано!

Торстейн улыбается. Могу поклясться, что у него даже щеки покраснели. Рождественский окрас, так сказать. Потом он поворачивается и уходит.

И только когда он уже открывает дверь, я понимаю, что он сбился с курса. Шатаясь, он входит в мамину комнату.

Явление Юлениссе

Торстейн исчезает в комнате, и в ответ доносится дикий мамин вопль. Оттуда, где я стою, видно не все, а только что в комнате резко вспыхивает свет, отчего Торстейн пугается, дергается, спотыкается и падает вперед. Крики становятся вдвое громче и втрое отчаянней, такой безумный вопль и представить себе невозможно.

Я кидаюсь в комнату. Торстейн свалился на кровать, наполовину прижав собой маму, которая лупит его по голове сжатыми кулаками.

— Джим, Джим, на помощь! — кричит она. — Спаси меня, Джим!

Торстейн стонет и ежится, но подняться не может. Я хватаю его за плечо, а подоспевший Терье — за другое. Встав наполовину, Торстейн вдруг снова валится на маму, она начинает кричать еще на полтона выше, и при этом она беспорядочно молотит по воздуху руками и случайно распарывает мою щеку ногтем. Царапина жжет.

Нам с большим трудом удается совладать с Торстейном и спихнуть его с кровати. Он с грохотом валится на пол. Мама подтягивает ноги к подбородку и съеживается. Крики сменяются тоненькими всхлипами. Лицо у нее такое белое, что она больше похожа на покойницу. Потом появляются слезы. Она плачет и плачет, они просто хлещут из нее.

Мерзкое чувство страха холодит мне спину.