Осторожно, Питбуль-Терье!

Мама на диване показывает семейный альбом Питбулю-Терье!

Беда не приходит одна

Терье улыбается. Щеки мягко колыхаются, как брылики у бульдога. И выглядит он даже мило, почти как мягкая игрушка. Но за этой умильной наружностью скрывается психопат.

Мама весело щебечет. Хотя должна была бы напугаться насмерть, когда такой здоровый неприятный парень позвонил в дверь. Наверняка она сейчас на лекарстве. Мне даже представить себе страшно, как бы все обернулось, не прими она свою таблетку перед самым его приходом.

— Вот и ты! — бодро говорит мама. — А я как раз показываю твоему другу фотографии.

Другу? Так вот что он маме наплел. Ничего себе нахал.

Ладно, первым делом надо быстро убрать с глаз долой мой игрушечный город. Занимаясь этим, я пытаюсь придумать, как бы мне спровадить Питбуля-Терье так, чтобы он не впал в бешенство. Но раньше, чем перестанет действовать мамина таблетка.

Лучше всего вести себя как ни в чем не бывало. Пусть мама считает, что он приличный пай-мальчик. И если Терье это так важно, пусть недолго потешит себя мыслью, что мы с ним друзья. Лучше я потом позвоню ему и по телефону скажу, что мама советует мне поискать себе другого друга.

Собрав все игрушечное хозяйство в кучу, я запихиваю его под свой письменный стол.

Мама поднимается со словами, что пойдет к себе, не будет нам мешать. Она ставит альбом на полку и скрывается в своей комнате.

Питбуль-Терье продолжает улыбаться. Обычное для психа дело. Сейчас он добрее Юлениссе, а через пять минут кинется на тебя с кулаками.

Я сажусь в кресло с другой стороны стола. Лучше к Терье не приближаться. Где-то я читал, что ни в коем случае нельзя смотреть собакам в глаза. Они от этого звереют и сразу вцепляются смотрящему в глотку. Поэтому я старательно слежу за тем, чтобы мой взгляд не поднимался выше лоснящихся щек Терье, между которыми растянута его психованная улыбочка.

Вдруг он встает с дивана. У меня по спине пробегают мурашки. Сейчас он меня прикончит, ясное дело. Для острастки и чтоб другим неповадно было. Я опускаю глаза. Тяжелые шаги приближаются, он дохает по-собачьи над самым ухом. Обходит стол и встает рядом.

Его рука придавливает мое плечо.

— Завтра мы отберем у них бункер, — говорит он.

Я украдкой поднимаю на него глаза. Улыбка сияет на прежнем месте.

— Но поиграть в домик мы можем уже сегодня! — говорит он.

Играть с Питбулем-Терье далеко не так скучно, как можно было подумать. У нас там случается пара перестрелок. Регулярные ограбления банков. Несколько похищений детей. Ну, и убийств без счета.

Я стараюсь не показывать своей радости, это удаётся мне с трудом. И я почти забыл, что имею дело с психопатом. Но вдруг я понимаю, что мы подняли такой гвалт, что я не услышал бы маминых вздохов. А таблетка, по моему опыту, должна была уже перестать действовать… Наверно, мама сообразила, насколько опасен Терье. И лежит теперь в кровати, страдая от мега-супер-страхов.

Я смотрю на часы и ахаю: «Неужели уже так поздно? Мне давно пора ложиться».

Я начинаю сгребать домик и скидывать его в коробку, отчаянно вздыхая. Потом осторожно поднимаю глаза — и надо же быть такой беде — встречаюсь взглядом с Питбулем.

Он тут же вцепляется мне в ворот свитера и валит меня на пол, прилично стукнув об него головой. Потом валится на меня сам, выдавливая из меня весь воздух до капли.

— Отныне мы с тобой друзья-приятели! — сипит Терье.

При этом он наматывает на руку ворот моего свитера, я уже почти не дышу.

— А если скажешь «нет», я тебя прибью!

И он усиливает хватку. С шеей у меня происходит что-то нехорошее. А в груди как будто мешок с кашлем, как будто в ней тонны кашля, но он не может вырваться наружу.

— Усек? — хрипит Питбуль-Терье.

Я киваю.

Все-таки хочется еще пожить.

Питбуль-Терье ходит по пятам

Питбуль-Терье расплывается в театрально широкой улыбке, когда, войдя в класс на другое утро, он видит меня. Похоже, он считает, что нравится мне. Вот тут он в корне неправ.

— Здорово, Джим, — вопит он так, что не услышать этого ни у кого шансов нет. И разбитной походкой движется ко мне.

Я опускаю глаза. Водиться с таким человеком, как Терье, нельзя. Нельзя, и все. То есть дружить с первоклашкой будет и то лучше.

Наконец он опускает свою жирную задницу на стул для девятого класса.

— Здорово вчера оттянулись, — говорит он и подмигивает, изо всех сил стараясь выглядеть крутым парнем. Это он напрасно. При таких жирах это все равно не получится.

Курт смотрит на меня в полной растерянности. Желание понять, наконец, что тут происходит, написано на его лице. Я пожимаю плечами и мотаю головой, мол, сам диву даюсь. И едва только Бернт входит в класс, я поднимаю руку.

— У меня проблемы со зрением, мне надо пересесть вперед, — говорю я.

Бернт не торопится пересаживать меня, но сдаётся, когда я ссылаюсь на просьбу глазного врача.

Не успеваю я передвинуть свою парту вперед и усесться, как слышу голос Терье:

— А можно мне сесть рядом с Джимом? У меня зрение тоже плохое.