Осторожно — пума!

— Давай скорей лодку, а то улетим без вас! — кричали с самолета.

Действительно, задерживаться долго было небезопасно. Волны били в поплавки, кантовали самолет, и он раскачивал крыльями.

В. А. бросила в лодку свой рюкзак и сама стала грести к ожидавшему самолету. Когда рабочие помогли ей причалить и взобраться на борт самолета, а затем сами погрузились в лодку и приплыли к берегу, студенты еще не выходили из зимовья. Они появились только тогда, когда рабочие почти выгнали их оттуда. Что бы все это значило? Наконец лодка со студентами подошла к пляшущему на волнах гидросамолету. Несмотря на строгое внушение летчика за необъяснимую никакой необходимостью проволочку, студенты были радостно возбуждены — наконец-то они покидали это ветреное озеро и пустынные места.

При расчете в Игарке их для порядка спросили: оставили ли они в зимовье спецодежду прибывшим рабочим? Получив вполне внятный утвердительный ответ, им выдали положенный заработок и авиабилет до места учебы.

Радиосвязи с зимовьем на Виви не было, и что там происходило, мы узнали значительно позже.

Прибывшие рабочие не обнаружили ватных костюмов и сапог в зимовье, а ведь их уверяли, что спецодежда будет. Через несколько дней самолет доставил рыбаков — хозяев зимовья. Рыбаки огорчились, не найдя заготовленных сухих дров. Они рассердились, когда увидели, что из их ружей стреляли, а потом повесили нечищенными, и ружья заржавели. Наконец, они совсем возмутились, когда не нашли своих прорезиненных курток, без которых трудно обходиться во время непогоды на большом озере.

— На кой дьявол нам такие постояльцы! — закричали они на неповинных рабочих.

— Но мы-то ничего не трогали. Нам самим не оставили спецовки!

— Все вы тут друзья хорошие: студенты, научники! Валите отсюда подальше! — так и прогнали наших рабочих.

Они еле-еле выпросили разрешение поселиться до приезда начальства во втором зимовье за двадцать километров от первого.

Около двух недель рабочие мерзли без теплой одежды, пока не прилетел их начальник и не привез купленную за свой счет спецодежду. Потом отряду пришлось чуть ли не целый месяц строить свое зимовье, оторвав время от непосредственной задачи изучения озера.

Узнав об этих событиях, мы, конечно, послали шустрым студентам требование вернуть незаконно увезенные экспедиционные и рыбачьи вещи. Довольно быстро (они еще не стали бюрократами-волокитчиками) от них пришел вполне мотивированный отказ: «Вы не можете доказать, что перечисленные вещи взяли мы. На зимовьях не было замков, при выдаче спецодежды мы за нее не расписывались, а при отлете от нас ее никто не принимал».

Так и написали, и были, конечно, правы. Они решили возместить недостаток заработка натурой.

Крошки

Костер освещал ствол кедра метровой толщины и свесившиеся с его сучков седые бороды лишайников. Мы, успевшие отдохнуть от дневного перехода и приобрести благодушное настроение насытившихся людей, валялись на животах. Курящие курили, сосредоточенно переваривая ужин, а я записывал впечатления дня.

Экспедиционный рабочий Федоров, парнишка лет пятнадцати, бросив окурок в огонь, приподнялся на колени и намеревался стряхнуть плащ, усеянный крошками хлеба, успевшего засохнуть и сильно истолочься в мягких вьюках за десятидневный таежный маршрут. В тайге все вещи приобретают универсальные качества. Кроме своего прямого назначения плащ служил нам скатертью на столе обомшелой земли, а сейчас должен был стать постелью Федорову.

— Кого делаешь? Не шевель! — приказал Петр Захаров.

Он был старше всех нас, работал проводником и старшим рабочим, а в прошлом — красный партизан, бившийся за Советскую власть в Забайкалье. Он отлично понимал тайгу, знал приметы погоды и повадки зверей и, конечно, был самым авторитетным, если дело касалось охоты, выбора места лагеря и всяких практических мероприятий.

— А чо, дядя Петро?

— А ничо. Ты чуешь, сколь еще дён кочевать будем? Не чуешь и не могёшь. Тут те тайга — не Катангар. А если еще месяц? Кого жрать будешь. Без хлеба никого не наработаешь.

— Да ведь крошки же!

— Ха, крошки! Ишшо мало ученай.

И бережно собрав с плаща все крошки, он ссыпал их в мешочек для образцов и положил в тулун (кожаный мешок).

— Крошки! А крошки што — не хлеб? Ишшо до революции мой отец лесиной надорвался, тады мне, как те, неполных пятнадцать было. А тут осень — белковье наступает. Покряхтел, покряхтел отец и гутарит: «Однако, паря Петька, мне мочи нет. Тебе одному итить белковать ноне. Без пушнины пропадем».

Я-то самый старшой, а ить ишшо четверо ртов мене меня в избе. Ты, гутарит, хотя парень бравый, а однако один в хребтах не кочевал, много пушнины не приволокёшь. Ну я не спрошу, сколь добудешь, то и ладно. Однако чего спрошу — гостинца из тайги. Во те торбочка, как будешь исть, крошки от хлеба ли, от каши не бросай, собирай в торбочку и мне приволоки. Гляди, штоб ни одной не пропало.

Отец наш сурьезный был. Скажет однова, не послу хаешь — выпорет.