Осторожно, волшебное!

Вошло за те пятнадцать минут, что он провел в вагоне метро. Всего пятнадцать минут. А равновесие нарушилось.

«Но необъяснимого не существует,- твердо сказал он себе, как только оправился от шока и получил способность рассуждать. - Все на свете объяснимо. Только мы не всегда умеем сразу найти это объяснение, связать причину и следствие». И он перешел к другому краю перрона, чтобы сесть в поезд, который повезет его обратно, на пропущенную станцию.

Общежитие, где жил Вадик Ларионов, помещалось в громоздком доме, выстроенном, очевидно, в конце прошлого века или в начале нынешнего, в эпоху Врубеля и Бальмонта, эпоху «Принцессы Грезы» и «Потонувшего колокола». Дом, уже достаточно побитый временем, был изобильно и разнообразно изукрашен - глазурованный кирпич и разнобокие окна, головы наяд с размытыми волосами и головы лошадей, пузатые колонки в русском стиле и решетки в готическом. Была даже мозанка, овальное мозаичное панно на фасаде, основательно вылинявшее: черный (теперь серо-сивый) Гамлет, сидя в неудобной позе на неудобной театральной скале и заломив берет, грыз свое серо-сивоё колено, видимо имея серьезный зуб на короля, а в отдаленье маячила совсем уже неразборчивая, смутно-белесая фигура, которую решено было считать Офелией. Впрочем, надо отметить, что студенты расценивали меланхолию Гамлета по-своему и говорили сочувственно: «Завалил ПеПеИ Жорику, переживает насчет стипендии». ПеПеИ - это были приборы первичной информации, а Жорик - знаменитый своей строгостью доцент, который, не моргнув глазом, ставил пару как самой хорошенькой девушке потока, так и парню со значком мастера спорта. Сами понимаете, что ему какой-то принц?

Когда Никита вошел, Вадик, орудуя рейсшиной, кончал чертеж. Другие, уже готовые листы были разложены на подоконнике. На самой дальней кровати непробудно спал, уткнувшись в подушку, здоровенный парень в трусах и майке, возле него на полу лежала раскрытая тетрадь. Остальные обитатели отсутствовали. Комната была суровая, почти без украшений. Только в углу висела длинная полоса из листов ватмана, сплошь заклеенная обложками «Фильма», «Экрана», «Советского экрана»,- красотки, красотки с хорошо отработанными улыбками и мохнатыми ресницами; у одной в углу рта торчал приклеенный кем-то окурок. Да еще над кроватью Вадика была кнопками пришпилена мишень с черно-тбелыми расходящимися кругами, с рваными отверстиями от пу т1ь (он занимался стрельбой и особо выдающиеся результаты вывешивал для всеобщего обозрения).

- Приволок учебник? - обрадовался Вадик, увидев Никиту,- Ух ты, лапочка! Садись и сиди,- он сделал отстраняющий жест,- я скоро. В тумбочке семечки и колбаса. Жутко тороплюсь закончить.

Вадик, на два года старше Никиты, был короткий и широкий, очень плотный, без шеи, у него было тяжелое квадратное лицо, маловыразительное, неподвижное, глухое, как чугунная болванка, с нечистой, землистого цвета кожей и низким лбом, прикрытым темной, ровно подстриженной челкой. Передние два зуба наверху были металлические - дело давнее, то ли в драке выбили, то ли сам, еще пацаном, сдуру взял да поставил коронки на здоровые зубы, чтобы пошико- вать (распространяться о своем прошлом Вадик не любил). Он мог ходить всю зиму напролет в толстом свитере и без шапки - совсем не мерз. Когда такой парень просил в темном переулке прикурить, то от него шарахались. А между тем у Вадика была красивая душа, он был отличный товарищ, добрый, отзывчивый, был в сущности лирик и мечтатель. Но несправедливая природа выдала ему второпях лицо не из того мешка.

Детдомовец, круглый сирота, он повидал многое, перешагнул через многие пороги (основательно споткнувшись на некоторых из них), многому узнал цену и теперь твердо стремился к намеченной цели: стать настоящим инженером. Первым не задирался, сам не лез драться, но умел прекратить любую драку. С непроницаемым лицом, плотно захлопнув рот, похожий на ковш экскаватора, слушал всякие блатные байки и блатные песенки, которыми обычно особенно увлекаются чистенькие сынки интеллигентных родителей, никогда не уезжавшие из дому. Очень дорожил институтом, который достался ему поздно и недешево; вгрызался в знания, как шахтер с отбойным молотком в пласт угля, яростно, неистово. И жадничал, ревниво косился, все ли он сполна получает по этой части, нельзя ли еще что-то ухватить, не утаивают ли профессора и учебники чего-нибудь очень важного, спрятав это важное в примечания или мелкий шрифт.

Никита сел на кровать Вадика и стал приглядываться к разложенным листам. Эвольвентный профиль спирали. Какая-то примитивнейшая гаечка в трех проекциях. Все ясно. Это не для себя. Вадик за кого-то чертит.

Разобравнись, в чем дело, Никита спросил сердито:

- Ты опять? Ведь говорил, что накануне сессии не будешь. Зачем же...