Осторожно, волшебное!

Переулок резко переломился. Впереди шумная, людная магистраль. А вот и автобус. Как раз тот, который нужен. Но, странное дело, Никита замедлил шаг, что-то его тревожило. Эта девочка... мужчина с ней, в грязно-рыжей кепке, низко надвинутой на лоб* с поднятым воротником серой толстой куртки... как грубо он ее тащил. Ну, пускай отец, но, возможно, пьян, перебрал в воскресенье лишнего. Это безумие - упускать автобус, когда еще подойдет следующий, а он опаздывает, теряет... Кто знает, может быть, главное в своей жизни. Нет, надо ехать, нечего мудрить! Он же не Вадик. Последние садятся, надо решать, надо что-то решать. Отец девочки пошлет его ко всем чертям за то, что он суется не в свое дело, и будет совершенно прав. Попадешь в смешное положение, только и всего. Останешься в дураках. Водитель, немного помедлив, закрыл дверцы автобуса. Без двадцати три. Ну, так что же ты теперь стоишь? Тогда уж отправляйся назад. Господи, до чего идиотская история! Поворот, старуха в темном платочке. Какое у нее неприятное, хищное выражение лица, и чем это она, интересно, умудряется грызть семечки, деснами, что ли? Отец с девочкой ушли, ну, слава богу, вот и конец, где же их теперь разыскивать? Нет, они здесь, девочка зацепилась руками и ногами за штакетник дряхлого забора, всем телом вжимается в забор, он тянет ее за косы со всей силы, штакетник трещит, ломается. Э, да здесь действительно что-то неладное! Никита, прижав кулаки к груди, побежал. Ударил! Ударил ее, мерзавец, обломком штакетника по голове... Да будь ты хоть трижды отец... Отпусти сейчас же, зверюга! Не хочешь? Бить ребенка... в двадцатом веке, в нашей стране... Сцепились, сплелись тесно, на Никиту пахнуло перегаром и потом, чем-то залежалым, кислым, рыжая замусоленная кепка полетела наземь,- где я мог видеть этого паршивого пьяницу, эти оловянные глаза, тяжелый подбородок, неважно, сейчас не до того, вырвать девочку, вот так, поставить за своей спиной, спрятать за себя, и пусть не высовывается... Он подбирается к моему горлу, однако и хватка у него, а не кажется таким уж... стиснул, черт, никак не вздохнуть... удалось освободиться, уф! Приемы, собака, знает, того и гляди разорвет рот или большим пальцем глаз вдавит, не подпускать близко, главное - не подпускать... Плохо дышится, намял мне шею, что-то там, м-м, в шее, да ладно, после. Ты так? Ногой, ногой в низ живота... Ну, это уж... Теперь держись! Р»адик мне когда-то показал... A-а, получай, скотина. Под вздох. И еще.,, Нет, не жалко, так тебе и надо, валяйся в траве. Где девочка, цела ли? Поосторожнее, удары были не такие уж сильные, сейчас оклемается. Ага, уже встает на четвереньки, сплевывает, мотает головой. Такие живучи, таких ничего не берет. Тупая, темная сила. Не-на-ви-жу!

Девочка рыдала, ее трясло, она не могла ничего сказать толком. Вырывались только отдельные слова:

- Отведите... мама журналистка...

Пьяница, все еще на четвереньках, затянул по возможности сладким голосом:

- Доченька, ты что? Мы вместе, к маме... Конхфетку, че ело, куплю, не жалко. А чужим, ё-моё, нечего суваться в дела Сидора Люлько. Хвост отгрызу! Иди, Нюрочка, цветочек мой... поросеночек...

Девочка бросилась к Никите, прилепилась к нему.

- Я не знаю этого человека!, Он хотел у меня забрать... отнять... не оставляйте меня! Не уходите!

Появилось новое действующее лицо: высокий, худой, элегантный человек в прозрачном дождевике (на груди фотоаппарат, огромные, причудливой формы темные очки закрывают почти все лицо). Он говорил изысканно вежливо, удивительно мягко и интеллигентно.

- Простите, но девочка... я выронил, она, видимо, подобрала. Пустяковая вещица, никакой ценности не представляет, брелок от автомобильных ключей, но для меня это память об одной приятной зарубежной поездке. -Хотелось бы... по возможности без задержки...

Он потянулся к девочкё, которая что-то сжимала в кулачке. Та завизжала, еще теснее прижалась к Никите. Яростно замотала головой:

- Нет! Не дам, не дам! Мамино... Я взяла без спросу. Отдам только маме! Не смейте...

Пьяница все подползал, лез откуда-то сбоку к Никите, опасно лез. Сипел:

- Дочурку, Хфенечку... не имеете никакого такого... ягодка моя, хфруктик...

Подошла старуха в платочке, подперла щеку рукой, затянула:

- И-и, ми-илай ты мой, да ты не здешний ведь, да опа с придурью, девчонка, Зинка-то, папаню не хочет признавать, да на нее как накатит, ее тады сразу везут к Кащенке, да ты с ней не вяжись, незнамо что лопочет, отдай папане-то родному, отд.чй. А то как бы чего, за похитительство ведь, сам знаешь.

Рядом с ней оказалась вторая старуха, точно такая же, тоже в темном платочке, потом еще третья. Их становилось все больше и больше, они взялись за руки, подцепив и пьяницу и человека в прозрачном плаще, закружились вокруг Никиты в каком-то одуряющем, оглушающем хороводе. Никита обеими руками обхватил девочку, боясь, что ее вырвут, отнимут... Шла кругом голова, в глазах плясали огненные круги, языки огня...