Осторожно, волшебное!

Так что же все-таки вчера было? Как это понимать? Пустили пробный шар. Попробовали немного напугать. А самое плохое, выходит, впереди?

10

Вадик лежал на казенной койке, перевернувшись на живот, подмяв под себя тощую подушку в несвежей наволочке, и, тяжело опустив квадратный подбородок на сжатые кулаки, набычившись, смотрел в окно.

За окном лило как из худого ведра. В такой вечер - ни погулять, ни потанцевать с матрешками из соседнего колхоза, ни посидеть у костра. Опять ребята, оторванные от цивилизации, приговоренные к сидению в не слишком просторных помещениях стрелкового лагеря, начнут бесноваться. Кое-кто, наверное, сорвется в ближайший городок Берендеев (хоть это и не положено), а остальные будут стучать костяшками домино («проигравшему раздеться догола и под дождем двадцать пять раз обежать главный корпус») или от скуки варварски разыгрывать друг друга, более или менее оригинально, это уж как кому дано (сыпать порох в сигареты, класть между простынь сырое яйцо, прибивать ботинки к полу гвоздями). Мальчики резвятся, не подходи!

За дверью послышались голоса. Вадик поморщился - он узнал голос тренера Петровых. «Где бы нам поговорить.. Можно в эту комнату...- Круглая ручка двери завертелась,- Или нет, пойдем лучше в главный корпус». Откликнулся женский голос: «Опять мокнуть? Неохота!» - «Ничего, уже стиха...» Шаги удалялись по коридору щитового дома, хлопнула входная дверь. Их там было несколько человек, хорошо, что пронесло, не зашли. Вадику никого не хотелось сейчас видеть, а тем более тренера Петровых, которого он недолюбливал.

За пеленой дождя тлели красные угли заката, точно подернутые сизой дымкой угара. В комнате, кроме Вадика, в этот час никого не было. Тесно стояли койки, по большей части незастеленпые, со свисающими простынями, розовыми от закатных отсветов; на одной из тощих подушек отчетливо виднелся черный след ноги (наверное, результат очередной баталии подушками). Повсюду валялись как попало ватники, сумки, спортивные костюмы, на полу громоздилась перепачканная глиной обувь - массивные лыжные ботинки и толсто- подошвые кеды с открытыми зевами, с высунутыми языками и раскиданными концами шнурков. Обычный ералаш мужского сообщества, веселый мужской неуют.

Заглянула в дверь лохматая голова:

- У тебя ватник сухой или мокрый?

- Мокрый в дымину.

- А есть сухой?

- Поищи.

Лохматый стал шарить по комнате. Надел чей-то сухой ватник и вышел.Вадик, сдав весеннюю сессию, поехал на стрельбы судьей Он, правда, собирался в геологическую экспедицию, в Карелию, где еще не бывал. Но что-то уж очень сильно разыгралась язва желудка, старый недуг, и врачи институтской санчасти посоветовали провести лето не так бурно, как обычно, поспокойнее. В стрелковом лагере давали регулярный казенный харч, воздух был тут свежий, как в первый день творения, пойменные луга редкой красоты, в лесу - завались дикорастущей малины, душистой земляники. Работка? Что ж, работка живая, приятная, интересная - всегда имеешь дело с людьми, и на линии огня, и в комиссии по определению результатов. А Вадик часто о себе говорил, что он, совсем как людоеды, большой охотник до человечины. И все время новые лица, здесь их хоть отбавляй: стрелки менялись, они, отстреляв свои стандарты, уезжали восвояси, только судейский состав оставался прежним.

Это было даже приятно - часов до пяти быть занятым, при деле. Отдыхать в деревне, где дешевые яйца и дальняя родня матери Никиты? Да там окосеешь в одиночку. Нет, он любил братство мужского общежития, привык к нему, врос в эту грубоватую, шумную жизнь, всю на виду, с одолженными брюками и поделенной на пятерых трешкой, с суровым судом чести и быстрой расправой, с крепкими анекдотами, лихим озорством и варварски буйными розыгрышами. Любил быт почти без быта, без «буржуизма», как они выражались, с минимальной, весьма портативной личной собственностью, со стопкой книг и парой-другой носков, целости которых не принято было придавать слишком большое значение.