Осторожно, женское фэнтези!

Эльфийский язык, конечно, красивый, певучий. Даже обычно царапающая слух хрипотца Грина окрашивается мягкими нотками, когда он произносит незнакомые длинные слова, а баритон Оливера как никогда глубок и чувственен, и хочется слушать его, закрыв глаза, откинувшись при этом на мягкую кровать или утонув в душистом стогу, и чтобы милорд ректор говорил чуть тише, а мои руки обвивали его шею… Но нельзя же вот так! Или подайте мне сюда стог, или будьте людьми – говорите по-человечески!

Мои мысленные воззвания остались без внимания.

Не скажу, что маги на меня не смотрели – наоборот, смотрели всё чаще. То один, то другой. С сомнением, с тревогой. Похоже, дошли до уготованной мне роли живца. Решать без меня мою же участь было уже наглостью, поэтому я улучила момент и обратилась к инспектору:

– Знаете, что я подумала, мистер Крейг? Библиотекарю наверняка уже известно обо мне. О том, что я все помню и мои записи не меняются. Думаю, он захочет меня устранить. Да?

Ректор и доктор враз прервали практические занятия по эльфийскому разговорному.

– Мисс Аштон, я вам обещаю… – начал Оливер, но смолк, перехватив мой сердитый взгляд: раньше надо было говорить. И на понятном языке.

– Библиотекарь попытается меня убить, а вы его поймаете, – закончила я оптимистично.

Мне казалось, когда я избавила их от необходимости лгать мне в глаза, ректор должен был вздохнуть с облегчением, инспектор – обрадоваться, что приманка сама вызвалась, а Грин… ну не знаю… рукой махнуть… Но вместо всеобщего воодушевления в кабинете воцарилась напряженная тишина.

Первым отмер Оливер:

– Элизабет, я разделяю ваше беспокойство…

– При чем тут беспокойство? Вы не поняли, что я сказала?

– А вы сами поняли? – вступил Грин. И продолжил, обращаясь к другим участникам сцены: – Мисс Аштон не в себе после недавних потрясений, не стоит принимать ее слова всерьез.

– Это экспертное мнение, доктор? – поинтересовалась я зло. – Вы-то сами как, в себе? После недавних потрясений?

Добавила бы, что резкий переход от любовных томлений к исполнению прямых обязанностей мог плохо сказаться на общем психическом состоянии, но сдержалась.

– Я в полном порядке, мисс Аштон, – не слишком достоверно копируя холодную невозмутимость ректора, проговорил Грин. – А вот вам… Как вы себя чувствуете?

Последний вопрос он задал уже с другими интонациями и посмотрел при этом странно.

– Я прекрасно себя чувствую, – ответила я. – Почему, собственно, должно быть иначе?

Спросила и сама поняла: потому что он рядом. Совсем близко. И пришел сюда сразу после того, как применял магию.

Дыхание перехватило, внутри заворочалась тошнота. Почувствовав, что меня сейчас вывернет, я вскочила из-за стола и кинулась в соседнюю комнатку. Согнулась в углу, но смогла сдержать рвотные позывы. И в серые пески, к счастью, не провалилась. Кое-как дошла до кушетки. Легла. Свернулась трясущимся комком.

– Элизабет, – Оливер вошел и присел рядом. Провел рукой по моему плечу, унимая дрожь. – Очень плохо?

– Не понимаю, – простонала я. – Не было ничего, а потом…

– С этим мы тоже разберемся, – пообещал ректор.

– Да не с чем тут разбираться, – сказал от двери Грин. – И так ясно. Проблемы у вас не с магией. Проблемы у вас, мышка моя, с головой.

– Объяснитесь, доктор, – сурово потребовал Оливер.

– Объяснюсь. Но не с вами, милорд. Понятие врачебной тайны вам, думаю, известно. Состояние мисс Аштон я буду обсуждать только с мисс Аштон. Если она выразит такое желание. Я не привык навязывать свои услуги.

Я хотела подняться, но Оливер удержал:

– Еще будет время. А сейчас…

– Есть дела важнее, не так ли? – желчно предположил доктор.

– Не так, – зло бросил ректор. Хладнокровие изменило ему, но это и не диво: Грин кого угодно доведет. – Я хотел сказать, что сейчас Элизабет нужен отдых. Но я не целитель, и, если считаете, что вопрос не терпит отлагательств, спорить не буду. – Он встал и направился к двери. – Мы с инспектором подождем в коридоре.

Они с Крейгом вышли.

Мы с Грином остались.

Я сидела на кушетке в комнате для отдыха, а доктор стоял в дверном проеме, прислонившись к косяку. Долго глядел в сторону, словно специально, чтобы я могла оценить, что в профиль он куда интереснее, чем анфас.

– О чем задумались? – спросил, продолжая разглядывать что-то, несомненно, стократ интереснее полудохлой девицы.

– О том, что у его величества низкий лоб и нос картошкой, – ответила я честно. – Ваш клюв на монетах смотрелся бы лучше.

– Клюв? – наконец-то меня удостоили взгляда. Да какого! – На монетах?

– Ваш выразительный профиль, – исправилась я. – И не обязательно на монетах. Возможно, когда-нибудь учредят медицинскую премию и наградной знак имени вас, такой себе «Грин в петлице». Или медаль. На худой конец барельеф на стене лечебницы лет через… много… Почему бы и нет?

– Действительно, – хмыкнул доктор. – Не пропадать же такому выразительному клюву?

– Простите, я несу чушь, – пробормотала я виновато.

– Так боитесь услышать мой диагноз?

– Ваш – нет. Даже любопытно было бы. Но вы ведь собираетесь озвучить мой.

– Если у вас не осталось идей, к чему еще приспособить мой клюв.