Остров

– Даже на таких известняковых утесах, пусть их и обдает солеными брызгами, должны расти шалфей, ладанник, орегано, розмарин и тимьян. А они дадут мне возможность составить сборы от самых распространенных заболеваний, и еще я хочу попробовать выращивать полезные травы на своем участке земли. Конечно, мне понадобится одобрение доктора Лапакиса, но я не сомневаюсь, что оно будет, и тогда я дам объявление в «Звезде Спиналонги», – делилась она с Фотини, которую в тот холодный день согревали энтузиазм и пыл ее дорогой подруги.

Не желая, чтобы разговор шел только о ней самой, Мария попросила подругу:

– Ну расскажи наконец, что происходит в Плаке.

– Да ничего особенного, – ответила та. – Моя мать говорит, что Антонис все такой же раздражительный и что ему давно пора найти себе жену, зато Ангелос на прошлой неделе познакомился в Элунде с девушкой, которая ему очень понравилась. Кто знает, может, хоть один из моих холостых братцев наконец-то женится.

– А как там Маноли? – тихо спросила Мария. – Он появлялся?

– Антонис не часто видит его в поместье. Ты по нему грустишь, Мария?

– Знаешь, это, наверное, прозвучит ужасно, но я не скучаю по нему так, как, наверное, следовало бы. Вообще-то, я вспоминаю о нем только тогда, когда мы сидим тут с тобой и говорим о Плаке. Я даже немножко виноватой себя чувствую. Тебе не кажется, что это странно?

– Нет, не кажется. Думаю, это как раз хорошо.

С тех пор как Антонис много месяцев назад стал пересказывать сестре сплетни о женихе Марии, Фотини совершенно перестала доверять Маноли. Она знала, что по большому счету и к лучшему, если Мария станет поменьше о нем думать. Все равно она теперь не могла выйти за него замуж.

Пришло время Фотини уезжать. Мария посмотрела на большой живот подруги.

– А он уже толкается? – спросила она.

– Да, – ответила Фотини. – Теперь постоянно!

Срок беременности Фотини подходил к концу, и она уже начинала тревожиться из-за того, как она будет пересекать пролив, чтобы повидать подругу.

– Наверное, тебе не стоит в ближайшее время ездить на остров, – сказала Мария. – Если ты не будешь осторожна, ты можешь родить прямо у отца в лодке!

– Ну, все равно я приеду, как только малыш появится на свет, – успокоила ее Фотини. – И буду писать тебе. Обещаю.

Гиоргис теперь установил постоянный распорядок встреч с дочерью на Спиналонге. Но хотя Марию в какой-то мере поддерживала мысль о том, что отец все время приезжает на остров, и даже не один раз в день, она не видела смысла в том, чтобы каждый раз встречаться с ним. Мария знала, что для них обоих только к худшему, если они будут видеться так часто. Это могло бы создать ложное впечатление, что жизнь идет точно так же, как прежде, просто они живут теперь в разных местах. В конце концов они с отцом договорились встречаться только три раза в неделю, по понедельникам, средам и пятницам.

Эти дни стали главными событиями недели для Марии. Понедельник должен был стать днем Фотини, когда она возобновит свои визиты, по средам на остров приезжал доктор Киритсис, а уж в пятницу Мария и Гиоргис встречались наедине.

В середине января Гиоргис привез волнующую новость: Фотини родила сына. Марии хотелось знать все подробности.

– Как его назвали? На кого он похож? Сколько весит? – взволнованно спрашивала она.

– Маттеос, – ответил Гиоргис. – Похож он на обыкновенного младенца, а сколько весит, понятия не имею. Ну, думаю, примерно как пакет муки.

К следующей неделе Мария вышила на крошечной наволочке имя ребенка и дату его рождения и наполнила наволочку сушеной лавандой. «Положи в его колыбельку, – написала она в записке Фотини. – Это поможет ему хорошо спать».

К апрелю Фотини уже была готова возобновить поездки на остров. Несмотря на то что у нее теперь были новые обязанности как у матери, она все равно знала до мелочей обо всем, что происходило в Плаке, ее чутье улавливало все события, важные для жителей деревни. Мария с наслаждением слушала сплетни, но не менее внимательно прислушивалась и к тому, как ее подруга описывала трудности и радости состояния материнства. Со своей стороны, Мария делилась всем, что знала о Спиналонге, и их разговоры затягивались на час и больше, хотя подруги не позволяли себе ни малейшей передышки.

А вот встречи с доктором Киритсисом по средам были совсем другими. Доктор отчасти приводил Марию в замешательство. Она запомнила Киритсиса в тот момент, когда ей впервые был поставлен диагноз, его слова до сих пор звучали в ее памяти: «…да, в вашем теле присутствует бацилла лепры…». Доктор приговорил ее к разложению заживо, но он также был и тем человеком, который теперь старался сдержать данную ей слабую надежду на то, что однажды она сможет избавиться от своей болезни. Марию смущало то, что доктор был связан и с наихудшими, и, возможно, с наилучшими из ее ожиданий.

– Он очень замкнутый, – как-то раз сказала она Фотини, когда они болтали, сидя на низком камне под тенью одного из немногих деревьев на берегу. – И немножко… ну, немножко похож на сталь, как его волосы.

– Ты так говоришь, словно он тебе не нравится, – заметила Фотини.