Остров

Но в этот момент София видела перед собой только двоих, которые ей лгали. Ей было восемнадцать, она плевать хотела на логику и была полна решимости сама строить свое будущее, теперь ее интересовали только факты, но не чувства. Гнев девушки превратился в ледяную решимость, остудившую ее собственные эмоции, но наполнивший холодом сердца людей, любивших ее больше всего на свете.

– Ладно, увидимся утром, – сказала София, вставая. – Паром отходит в девять. – С этими словами она резко развернулась.

На следующее утро София встала на рассвете, чтобы уложить последние мелочи, и в восемь они с Киритсисом уже погрузили ее багаж в машину. Ни один из них не произнес ни слова. Потом втроем они поехали в порт, а когда настал момент расставания, София попрощалась весьма небрежно.

Она поцеловала обоих в щеку и коротко сказала:

– Ладно, пока. Я напишу.

Было в ее голосе нечто окончательное, в нем не прозвучало даже намека на возможное воссоединение в ближайшем будущем. Супруги верили, что София действительно напишет, но уже знали, что нет смысла ждать частых писем. Когда паром отошел от причала, Марии показалось, что ничего худшего жизнь уже не сможет ей преподнести. Рядом с ними стояли люди, махая руками любимым и нежно прощаясь. Но Софии не было видно, она даже не вышла на палубу.

Мария и Киритсис стояли на причале до тех пор, пока паром не исчез на горизонте. И только тогда повернулись, чтобы уйти. Ощущение пустоты было невыносимым.

А для Софии ее путешествие в Афины стало бегством от прошлого, от клейма проказы и неизвестности в отношении своего происхождения. Лишь через несколько месяцев она набралась сил для того, чтобы написать письмо.

Дорогие мама и отец! (Или я должна называть вас дядя и тетя? Мне уже ни то ни другое не кажется правильным.)

Мне жаль, что наше расставание было таким тяжелым. Я была ужасно потрясена. Я и до сих пор не могу все толком осознать, и мне становится не по себе, когда я обо всем этом думаю. Но как бы то ни было, я пишу, чтобы вы знали: я здесь хорошо устроилась. Мне нравятся лекции, и, хотя Афины намного больше и грязнее, чем Айос-Николаос, я уже привыкла ко всему.

Я напишу еще. Обещаю.

С любовью,

София.

Это письмо сказало все и ничего. Мария и Киритсис продолжали получать письма с описанием ее жизни и частенько даже восторженные, но ничего не говорившие о том, что чувствовала София. В конце первого учебного года они были горько разочарованы, хотя и не слишком удивлены тем, что София не вернулась домой на каникулы.

София стала одержима своим прошлым и решила потратить лето на то, чтобы отыскать Маноли. Сначала след казался теплым, и София прошла по нему через Афины, потом через другие части Греции. Потом источники стали не слишком надежными, это были, например, телефонные справочники и налоговые службы, и София решила просто навещать всех, кто носил фамилию Вандулакис. Она нашла двоих, эти люди с неловким видом выслушали короткие объяснения Софии, а потом извинения за то, что она их побеспокоила. В общем, след, каким бы он ни был, остыл окончательно, и однажды утром София проснулась в гостинице в Салониках, пытаясь понять, какого черта она тут делает. Даже если бы она нашла этого человека, она ведь все равно не знала наверняка, отец ли он ей. И кого бы ей следовало предпочесть в этой роли: убийцу, застрелившего ее мать, или человека, соблазнившего Анну, а потом бросившего ее? Выбор был не из лучших. А может, стоит наплевать на неопределенность собственного прошлого и начать строить будущее?

В начале второго учебного года София познакомилась с человеком, который вскоре стал значить для нее куда больше, чем отец, кем бы он ни оказался. Это был англичанин по имени Маркус Филдинг, он проходил частичный курс обучения. Маркус был большим и светлокожим и от солнца покрывался красными пятнами, у него были яркие голубые глаза, что в Греции большая редкость. А одежда на нем постоянно выглядела немного мятой, как это бывает только у англичан.

У Маркуса никогда не имелось настоящей подруги. Он то ли слишком уж был погружен в учебу, то ли просто чересчур застенчив, чтобы ухаживать за женщинами, и он считал сексуальную свободу Лондона в начале семидесятых пугающей. Афины в тот период времени и не помышляли о подобной революции нравов. В первый же месяц после возобновления учебы он познакомился с Софией и сразу решил, что это самая прекрасная девушка из всех, кого он когда-либо видел. Хотя София выглядела вполне светской девушкой, она не позволяла вольностей, и Маркус искренне удивился, когда она приняла его приглашение.