Остров

Визирую присутствующих периферическим зрением. Ошибка очевидна, но впечатление, что лица загримированы, — неотвязно. Обладая даром чтения кармы, я мог бы расшифровать метаморфозы физиогномики. Каждая маска — калейдоскоп минувших судеб. Внезапность ракурса выявляет незаурядность, но мимика разрушает эфемерный фантом тирана или реформатора — передо мной вновь деградировавший организм. Иллюзии патриаршей рясы и монаршей мантии конкретизируются в залатанную экипировку рабочих по дно- и берегоочистке, трансформируясь далее в карнавальные костюмы комиков: штурманка и сетка из-под лука для сохранения конфигурации волос, летная полярная куртка и монтажная каска, милицейский китель и тюбетейка, морской бушлат и прожженное окурками сомбреро. Регалии отличия и доблести фокусируются в значки ГТО, «За спасение на водах», «Ленинграду — 250 лет» и просто — дыры. Плоеный воротник — в гипс.

В объеме — перманентный говор. Вначале я не пытался опознать стандартную суть, теперь недоумеваю: лексика рабочих доступна мне пунктиром. Азбука татуировок и специфика диалекта обнаруживают в моих коллегах ветеранов ГУЛАГа. Человек с лицом каменного идола гипотезируется как лидер сидящих. Диалог с начальником участка формирует из него старшего мастера. Приближением к истинности флибустьерской упаковки оказывается Панч: черный мундир, блистание золотых шевронов, фуражка с «крабом».

В детстве меня неизменно притесняли: я освобождал от мелочи карманы по требованию юных гангстеров, в школе под угрозой расправы меня заставляли кривляться и выкрикивать матерные заклинания. Существовали парадные, мимо которых я боялся ходить. Моя видимая благополучность вызывала стремление поиздеваться у самых неагрессивных подростков. Теперь я вкомпонован в конгломерат персон, на которых я раньше (теперь?) страшился остановить взгляд, потому что они чувствовали мою незащищенность на дистанции.

— Мы будем обслуживать акваторию Пьяной гавани. — Гостеприимная улыбка, заячьи резцы фиксируют нижнюю губу. Начальник участка объясняет мне, как добраться. — Я вас направляю туда дежурить. Кроме того, мы будем выпускать стенную газету «Южная акватория», в которой будем отражать жизнь нашего участка. Если вы сможете ее оформлять, то за это тоже станете получать деньги.

Пьяная гавань. Вахта.

— А по концовке она от бормотухи и подохла. День валяется. Второй пошел. Зашмонила. С бодуна и не догадаюсь, что с ней толком-то сотворить. Кое-что гопникам задвинул. Ну, то, что она при жизни от меня прятала. Ваза — треха. Телевизор — пятера. Туфли — треха. Мужики приходят, чего-то советуют, — жизнь-то идет! «С нами сядешь, мамаша, прости господи!» — я говорю, они — ржут...

В фургоне — двое. Они разомлели от пыла буржуйки. При знакомстве оба выдают значительное опьяение.

— Езжай домой. Утром вернешься. Ничего здесь не учится, — рекомендует Хрусталь.

— А мало ли мастерица проверит да вломит. — Гуляй-Нога встает. Он припадает на ногу. Вспоминает, что при пилке дров на участке на голень упал чурбак переломил кость. «Мужики сапог стали удалять, нога вместе с ним поехала». Калека хихикает, Панч посоветовал не сообщать о том, что травма — производственная. Потерпевшему заполняли рабочий табель, предоставив возможность лечиться. «Теперь здесь — санаторий».

Вагон-бытовка — на территории склада «Мостострой». Первые вахты я не рискую отлучаться в город. Нагромождения гранитных плит сменяют штабеля бревен и кучи чурбаков. Я похищаю древесину для отопления, калибрую доски, пригодные для шивари, устраиваю их по две-три штуки на чугунных болванках на каменном монолите.

Рядовому населению запрещалось оснащение холодным оружием. Люди превратили в оружие себя, чтобы по возможности отстоять имущество, семью, биографию. Я констатирую пропаганду разложения человека по всем параметрам и преследование всей мощью власти занятий, ориентированных на просветление.

Мне остается приплюсовать к своим грехам с позиций официального миропорядка незаконное занятие искусством будо. Я облачаюсь в каратаги и воздеваю руки для принятия космической энергии. Я воспринимаю вибрацию от флюидов лидеров предмета.

В преддверии экстаза спускаюсь к воде. Наглядость пяти начал приводит меня в восторг. Солнечная глазунья растекается, напоровшись на караульные Прожектора вокруг стадиона. Мчусь к барьеру, падаю на колено и с воплем разбиваю преграду.

В символической проходной склада дежурят пенсионеры. Общаюсь с ними и пользуюсь их «городским» телефоном. Сторожа снабжают меня криминальными сюжетами. Где-то неподалеку существует организация морского профиля для подростков: то ли училище, то ли колония. Тамошние допризывники совсем недавно атаковали дуэт влюбленных и забросали их камнями и палками насмерть. Любителей подледного лова какие-то люди где-то здесь периодически топят.