Остров

Администрации оказывается трудно скомпоновать контингент в кабинете начальника — люди рассредоточиваются по прочим отсекам.

Мичурин и Реестрова (Мурзилка) — за столом. Я определяюсь рядом. Начальник объявляет старт и повестку. — Какие будут предложения по кандидатурам председателя и секретаря собрания? — Взгляд фиксируется как палец на кнопке. Председателем выдвигают Мичурина, секретарем — Реестрову. Предлагается голосовать. Единогласно.

— Товарищи. Первый пункт нашего собрания касается оздоровления морального климата на нашем участке. Хоть я не новичок в коллективе, но скажу прямо — климат нездоровый. Я должен заявить собранию, что, по имеющимся у нас данным, на участке имеются клеветники и предатели, которые задались целью разложить наш коллектив доносами в различные инстанции, вплоть до ЦК КПСС. — Партитура на пульте начальника участка вибрирует. Совесть? Страх? Неуверенность в удаче? — Я считаю, что эти люди должны проявить гражданскую смелость: встать и назвать себя и своих сообщников. — Мичурин как бы просматривает ауры сидящих. — Нет, ну хорошо, значит, мы сами попробуем указать наших врагов и исключить их из коллектива. Слово предоставляется товарищу Дамбову (Из бывших).

Меня ободряет плечо Льва Николаевича. «Они — пьяны, у них есть совесть».

Дамбов бодро уличает меня в интригах и фальсификациях — все толки финалируют на моем имени. Все ЧП на участке становятся достоянием прокуратуры и ОБХСС.

— Ты можешь доказать? Ты видел хоть одну строчку доноса? — Я осеняю себя магическим кругом творчества и здоровья. Я обрамляю лик улыбкой и смотрю на Ришарова. Он не воздевает глаз. Я опасаюсь, как бы он не перекипел и не выпалил чрезвычайного.

Мичурин пресекает никчемные дебаты. На очереди — Жуков (Черная Кость). Репрессированное алкоголем лицо в аппликациях нарывов, пальцы в незаживающих ссадинах стиснули могущую, видимо, упорхнуть шпаргалку.

— Кто вам дал право считать себя таким умным? Если вы считаете себя писателем, поступили в институт корреспондентов, то это еще не значит, что вы имеете право презирать коллектив: вон вы как сидите — нога на ногу, с улыбочкой. Больно вы гордый. — Аудитория медитирует в ожидании фактов.

— Извините, но я с вами не знаком. Кажется, я вас видел в день получки, когда вас сопровождал Дамбов, но мы даже не разговаривали. — Стоп-кадром вспыхивают облеванные фигуры. — Вы ведь у нас недавно работаете?

— Да, я работаю недавно, а о вас уже наслышан. Везде только и говорят — Дельтов написал на того донос, на другого донос. — Обвинитель изучает конспект, — очевидно, он захватил только преамбулу к тираде, наметанной главным инженером.

— А вы сами, персонально, читали или видели то, что вы именуете доносом? — Вопреки тому, что в сегодняшней лотерее мне не на что уповать, я не отрекаюсь от роли.

— Я на них и смотреть не стану. Мне и так все ясно. У меня, между прочим, на таких, как товарищ Дельтов, революционное чутье. — Маршальская фамилия героически садится.

Я вновь обращаюсь к Николаю. Он — в другом углу. Почему мы не разместились вблизи? Ему бы надо потребовать факты и занесение претензий в протокол.

Слово — Редько. Рудименты мозга не в силах реминисцировать ничего, кроме якобы сказанного мною в день вторичного расследования травмы: «Они у меня еще попляшут!»

— Ты, может быть, не помнишь этих слов, а я вот не забыл, — резюмирует капитан и гипсуется с ощеренными устами. Я должен что-то возразить, и он усугубит натиск или вдруг спонтанно дезертирует, и я заимею союзника, — он, увы, фригиден к свету и тьме, — он познает экстаз в унылом хмелю: потомок создателей Сахары.

— Как ты мог написать про меня, что я — пьяница? — восстает уязвленный Позднев. — Я-то тебе ничего плохого не сделал.

— И я тебе тоже. Откуда у тебя такая информация? — На Страшном Суде кому-либо из участников правилки будет не по совести присягнуть, что капитан земснаряда — не пьяница.

— Мне сказал об этом товарищ Киста (Панч), а ему можно верить — на то он и главный инженер. — Тот ли это Позднев, который рьяно хулил Кисту — конкретно от него я услышал апологию главного инженера с момента его устройства до сегодняшнего триумфа. Примитивное мышление дезинфицирует себя после общения со мной публичной анафемой. — Если не хочешь трудиться как все — увольняйся, а людей порочить не надо.

Береговой матрос Хоев (Кумтыква) присовокупляет свое возмущение моим недостойным амплуа в контексте. ПРГ — изъять!

Гроб сообщает, что следователь, явившийся на участок по стопам очередного пасквиля, утверждал, что на улице Каляева имеется копия заказа наряда № 24, выданная на буксировку кошеля с бесхозной древесиной, снятая и подписанная Дельтовым.

— Прошу зафиксировать сказанное в протоколе и также то, что послезавтра я обращусь на улицу Каляева по мотиву предъявленного мне в качестве, насколько я понимаю, обвинения сообщения. — Никто, естественно, не застенографирует реплики, но в докладной в адрес Иогансона (Кормящего), райкома и так далее я напишу и это, и заявлю, что не внесли, и вопрошу — почему? Уж если сражаться словом, то здесь, пожалуй, сильнее — я.