Остров

В июне мама отправила нас в пионерлагерь Академии ПАУК, в Насекомово. Зачислили нас в младший отряд. Девятнадцатый.

Отряд — в старом деревянном корпусе. Собственно, здесь два отряда. Наш и одиннадцатый. Мальчики — первый этаж. Девочки — второй.

Мы понимаем, что вся строгость, все наказания — для нашей пользы, но трудно к этому привыкнуть. Ясно, что если воспитательница не спит, а восседает на тумбочке, ждет, когда все уснут, — это для нас. Если Аблаева выставляет в одних трусиках стоять в коридоре — для нас же. Нашлепает в сердцах — тоже для нас. В угол, без сладкого, без кино, днем голым в постель — все для нас. Все, чтоб мы выросли умными. Трудолюбивыми.

Самый задиристый — Олег. Зовем его Кавалер Помидор. Не толстый. Даже стройный. Но румяный всегда. Розовый. Красный. Он замечательно плюется. Щеки во время плевка раздуваются. Слюна же вылетает со звуком «плфу». Летит через всю палату от стенки до стенки. Мы так не умеем. Да и научишься ли такому?! Подражаем, но не получается.

Территория лагеря неизведанна. За линейкой — лес. Он таинствен и страшен. Я иду к нему. Ступаю осторожно, чтоб не потревожить змей. Перешагиваю поваленную березу, нагибаюсь и ищу навозников. Именно здесь, верю, найду их. Кто-то из ребят говорил — они тут обитают. Да и не только навозники! Тут — всякое может жить.

Деревья трутся друг о друга. Тикает листва. Если в кустах кто-то скрылся — не различишь, такие они кудрявые. Продираюсь сквозь кусты. Ствол. Еще ствол. Страшно! — Сидит недалеко от забора, ограждающего лагерь, человек. Меня не видит. Смотрит куда-то. Или не смотрит? Бежать надо, а как двинуться — вдруг заметит? Главное — повернуться. Я поворачиваюсь. Срываюсь с места. Зацепившись о ствол березы, лечу на землю. Перепачканный, несусь дальше. У корпуса мою руку стискивает Аблаева. «Ты что, ошалел?» — «Там — человек». — «Где?» — «Там». — «Отведи меня». Волоку женщину за руку в чащу. Труп березы на пути. Кусты. Ствол, ствол. Никого. «Дяденька!»

В уборных изобилие хлорки. Наказывают к ней не прикасаться — вмиг сожжет кожу. Ни с того ни с сего, на спор, вызываюсь к порошку, так похожему на снег и с виду (если бы не запах, от которого слезы навертываются!) безобидному, притронуться. Перед ребятами, прилепившимися друг к другу, будто дольки морошки, нагибаюсь к «очку» и тычу палец в хлорку. Не испытав боли, гордый, выхожу из сортира. Из сердцевины лагеря, заплывая в корпуса, звучит горн. Ужин!

Уперев палец в небо, дохожу до умывальника и, терять поскольку уже нечего, провожу перед восторженно меня подстрекающими мальчишками пальцем по горлу. Теперь можно и умереть! Ай! Шлепок силы такой, что я упал бы, не держи меня разгневанная рука за ворот, сотряс меня. Оборачиваюсь. Аблаева. Все!

Дотащив меня до умывальника, сует под кран и моет, трет шею и руки до боли, полощет меня, заливая за шиворот. Потом — в корпус. «Всю ночь простоишь под лестницей». И я стою. Долго. Безмерно долго. «К стенке не прислоняться». Я помню это и только закрываю глаза. Тогда качает в стороны. Размыкаю глаза и стою, стою. Но не прислоняюсь, потому что кажется, узнает воспитатель, что я ее ослушался.

Не одна ночь миновала, когда в дверях, в прямоугольнике зажженного электричества, контуром, Аблаева. «Осталов? Ты почему здесь маячишь?» — голосом слабым со сна. «Вы же мне сказали». — «Иди спать», — рукой на дверь палаты.

Утром — мама. «Благодари Анну Петровну — я не исключаю тебя из лагеря только потому, что она тебя забирает. Только по ее милости». Заодно мама увозит Серегу, хотя его никто не собирается отчислять. Им довольны. Он — председатель отряда. Он — чемпион лагеря по шахматам.

Чтобы лето для нас «не пропало», мама, набрав горы рукописей, отправляет нас с тетей Соней к нашим, которые снимают времянку в Пузырьках. Наши — это бабушка и тетя Настя. Так называют их старшие. Так называем их мы.

Арендовать фанерный домик — традиция. Если занять времянку не удается, то Матрена Тихоновна сдает комнату или две в доме, а когда и в доме ничего не находится, то устраивает наших у ближайших соседей. Но, как правило, сдается времянка. С первым теплом бабушка берет меня или Серегу с собой и мы отправляемся в Пузырьки. Там оказывается много снега, белого, искрящегося, нетронутого, и воздуха, который можно было пить без меры. До одури.