Остров

Маня, старшая, засмеялась: «Не получится». А Соня собралась и поехала. Одна! А там — завод, рабочие, грубые, невоспитанные. Ладно. Приехала. Нашла помещение. Приходят. «А кто учительница?» — «Я». Смеются. Кто ж поверит, что такая молоденькая и — учительница. Рабочие — старые, а ни читать, ни писать не умеют: Хорошо. Детей привели много. А потом приходит рабочий, а с ним девчоночка и мальчоночка. «Возьмите». А у меня гимназия-то женская! Ну, а что он один дома будет сидеть — скучно ему. Соня подумала и сказала: «Хорошо. Пусть приходят». Так что ж? Себя кормила и семье посылала. А на Пасху всем подарки привезла: Шутка? А рабочий, который привел мальчоночку, когда Соня уехала, написал: «Человеки умирают, а их добрые дела остаются». Для них-то я — умерла!

Зимой на Софье Алексеевне пальто шоколадного цвета с широким меховым воротником. Шапочка белая, шерстяная. Демисезонное пальто — хвойного цвета, шапочка тоже вязаная, изумрудно-черная. Вещи ее залиты супами и кашами. Вещей мало, и она хотя и забывает, куда их кладет, но помнит все. Когда братья прячут шапочку или сумку, Осталова очень расстраивается, потому что заменить исчезнувший предмет нечем и ей просто невозможно выйти из дома.

Направляясь в магазин, Осталова не планирует, что купить, а записывает на бумаге, чего не приобретать, и не потому, что витрины магазинов забиты товарами, совсем наоборот, из-за случайности попадания желанных товаров на прилавки. Так, скромно намереваясь взять «полситного и две городских», можно явиться в дом с тем весом бананов, который разрешили имевшиеся деньги. Желая взять «что-нибудь молочное» (потому что неизвестно, какое молочное окажется: только кефир в промокших пакетах и яйца или сметана и творожный сыр), возможно вернуться с томиком поэзии.

Очереди. Членистоногими червями испещрили они строгий план города: Очередь — это путь к награде, муки — за радость, счастье, которое ослепляет, когда, отстояв полдня, приобретаешь две пачки дрожжей (больше нельзя — должно хватить всем!):, а то — роскошь — десять (пересчитайте: десять!) рулонов туалетной бумаги, мягкой, розовой, согревающей плоть и душу, может быть, кто знает, равной раю.

Толпа. Люди — смотрят. Глаза их как бы безразличны — вначале. Время спустя — в них опьянение. Лица — расслаблены. Горожане следят за неторопливым ходом машины, которая перемещается как бы нехотя. За поступательным движением снега по эскалатору, и далее комьями и брызгами — в кузов неотлучно катящегося грузовика. А главное, то, что завораживает, — за двумя железными лапами, загребающими материал из куч, заготовленных дворниками.

Толпа — на краю котлована. Здесь — роют. Ковш экскаватора захватывает добычу, людские глаза перебирают грунт, заново ощупывают детали, подбираясь к кабине, где величественно съежился экскаваторщик.

Толпа припаяла взоры к насосу, который плюет рыжей водой, к подъемному крану, прущему блок дома, к теплоходу, кроящему воду, к точке-самолету, протыкающему картон неба, и белому шлейфу за ним. Толпа живет.

Выйдя на улицу, Софья Алексеевна теряется. Отправляясь в булочную, она на обратном пути забывает дорогу и долго плутает, пока кто-нибудь из знакомых не приводит Осталову домой. Ноги переставляет Софья тяжело, с паузой, и руки ее двигаются как у лыжника, отчего сумка с батоном и «половиной круглого» взлетает вперед-назад.

Софья Алексеевна повторяет одно и то же по нескольку раз на дню. Из года в год. К месту и очень удачно, тонко цитирует куски из поэзии. Иногда, ни с того ни с сего, как кажется братьям, но, как правило, чтобы их успокоить, каллиграфически выговаривает: «Лесом частым и дремучим, по боуотам и по мхам...» Потом, забыв, и даже не забыв, а перепутав последовательность, съезжает на проговоренные строфы, и так у братьев на глазах рождается сказка про белого бычка. Запамятовав стихотворение, смутясь, Софья спрашивает с улыбкой: «А дальше как? Не помните?» Они не знают, конечно, потому что с этого момента Осталова неизменно сбивалась на прочитанное уже, но охотно голосят стих сначала: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам...» Иногда Софья Алексеевна не может вспомнить первые строки и, обратясь к мальчикам, словно загадывает загадку: «А с чего начинается?» — «Зима. Крестьянин, торжествуя...» — они. «На дровнях обновляет путь» — Осталова. И вместе уже: «Его лошадка, снег почуя ...»

В те вечера, когда Анна Петровна оказывается не в силах уложить сыновей, она просит Мариану Олафовну их успокоить, и та, отпустив дочь мыть посуду, варить обед и совершать прочие дела на кухне, садится слева от дверей. В глубь комнаты ей пройти невозможно из-за разобранных раскладушек. «Ну, что вам сегодня рассказать?» — снимает очки Мариана. И глаза ее становятся очень большими «Про старшего!» — кричит Дима. «Про тыкву!» — просит Сережа. «Только договоримся, после рассказа — спать, — произносит Мариана. — Договорились?» — «Договорились!» — вопит Дима. «Про тыкву! Расскажи про тыкву!» — старается громче Сережа.