Остров

Наконец — вечер. Я — один. На полке — сигареты. «Ментоловые» Пру одну. Иду в кухню. Сигарету — в рот. Щелчок спички. Все вроде так. Но, ой-ой-ой! Не кухня это уже, а внутренность грецкого ореха, я — где-то в ней, или, пожалуй, я и есть эти извилины — напоминание о мозге. В комнату. Скорей, скорей! Валюсь на чемоданы. Они выезжают из-под меня, а пола нет, и я скольжу вниз, думая, что дом-то наш без подвала и как же это рухну я и разобьюсь, а не поленились бы сделать подвал, почему-то было бы легче. А сигарета? Потушил я ее или нет? А спичка? Надо пойти, посмотреть. Куда? На кухню. Зачем? Посмотреть. Кого? Не кого, а что — спичку и сигарету. Два предмета. Пошатываясь, бреду по коридору. В прихожей — движение. Кто? Мама. «Дима, ты что такой бледный?»

Когда Серафим пьет, я пьянею, созерцая. Бутылка с вином цвета крепкого чая ждет его на нижней полке буфета. После наклона он резко выпрямляется, бодро оглядывает присутствующих взором гордого грибника, словно сам нашел, сотворил сию бутылку и вроде как не наши ее подставили. Сев за стол, отвинчивает желтую блестящую крышку, высоко держа бутыль, наполняет бокал и пьет, не быстро, причмокивает и что-нибудь веселое рассказывает. Пьет и курит. И рассказывает.

Один в комнате. К буфету. Как легко отвинчивается крышка! Наливать не буду — из горлышка. Быстрее и незаметнее. Вот так! Ну и гадость! Сожгла весь рот. Внутри все сварила! А противная! Нет, ни к чему мне вино и сигареты. Обойдусь! Что за радость?!

Вепрь пригласил Катю в ресторан. За два дня до этого события Задумина начала приводить в порядок вещи и себя. День настал. Серафим явился в клетчатом пиджаке. «Одолжил у Лося», — шепнул он Анне. Ушли. Стемнело уже, когда прохрипел за день осипший звонок. Прихожую заполнил Вепрь. «Анна Петровна, вы не одолжите... У меня как раз сегодня не оказалось денег, но очень хотелось Катю по-настоящему сводить в кабак. Да, еще за такси, шеф ждет. Неудобно оставлять девушку в ресторане «Памир» надолго».

Серафим учит нас плавать. На руках заносит Серегу в воду на глубину, где самому ему приходится по грудь, и опускает в воду. Брат орет, прощаясь с белым светом, и без сопротивления, покорный судьбе, — на дно. Вепрь выдергивает Серегу из стихии и выносит на берег. Теперь — я. Вот он подымает меня в воздух, прижимает к поросшей черным волосом мокрой груди. Несет. Я напрягся, оценив его риск — могу ведь утонуть. Та же глубина по грудь ему — и я лечу в пространство. Оказываюсь в воде. Точнее, под водой. Пузыри и муть перед разверзнутыми глазами. Все немеет от страха смерти. Воздуха нет. Растопыренные пальцы выпростанных рук о что-то ткнулись. Скребу, хватаю, ползу, кричу, извиваюсь — воздух! Голова наверху — вдох. В руках — тряпка. Держусь на воде? — нет, на руках. «Напугал, малек!» — улыбается татуированный вождями пенсионер. Прижимает меня к своему животу. Спасен! Плачу. «Трус!» — словно камнем по плоскости воды, бросает Вепрь. Идет на берег. А по душе моей расползаются блины: Трус... Трус... Трус... «А ты-то, дурак, паренька пугаешь! Вон как трясется!» — очередь в широкую спину Серафима. Не отвечает. Не оборачивается. Спаситель мой несет меня. Вот уже мелко, и я вырываюсь из рук, как вдруг лицо — одно, четыре — все в нашу сторону. «Ах, е...», — мне в лопатки. Поворачиваюсь. Как себя вести? Пенсионер почти без трусов, то есть в них, но порваны они очень неприлично. Разжимаю руку. В воде расправляется, танцуя как водоросли, клок купального комплекта пенсионера.

Серафим преподает нам бокс. Первым на «ринг», а это значит — на середину комнаты, выходит Серёга. Вепрь показывает ему стойку, как закатывать кулак. «Старайся ударить в нос», — инструктирует тренер, начиная поединок. Серега не бьет в нос, хоть Серафим и «идет головой» на брата. Следующий — я. Те же наставления. Бой. Со всей силы бью Серафима в нос. «Извинись, — велит Катя. — Серафим, вам очень больно?» — «Чувствительно». И мне: «Молодец!»

Жену Вепря зовут Наташа. Близорукая, рябая, она симпатична. Во всем подражает мужу. Курит. Мать Серафима усердно внушает невестке, как вести себя с супругом. С гением. Наставленная, Наташа покорна и безответна.

Вепрь воплотил в себе все мужские достоинства. В совершенстве. Для нас. Сын и дочь подражают ему. А мы подозреваем, что он — наш отец. А в ком мы этого не подозревали!

Отец, отец, мой папа, милый!

Где лы?! Я кровь твоя, приди!

Да — это позже. И тоже не о нем.

Серафим растит детей экспериментально. Волю — личностью утонченной. Гуманитаром. Лелю — физически мощной, грубой. Деятельной. Осерчав на дочь, командует сыну: «Бей Лельку! Лелька — дура!» И ей, кающейся: «Отойди от меня, мерзкое существо!»

Дети веснушчаты. Волька — рыхлый, начитанный, раскованный. Одногодок Сереги. Леля — на пять лет младше — спортивная, боевая. Звонкая. Недовольный Волькой, Вепрь рявкает: «Курсистка!» Про Лельку: «Мой гладиатор».