Остров

После суда примерно неделю в нашей квартире было спокойно. Очевидно, В. А. Геделунд на некоторое время поняла всю недостойность своего поведения. Но теперь опять начались скандалы. Брань, крики, угрозы, направленные в адрес уважаемых и любимых мной людей, доводят меня до отчаяния. Невозможно пройти мимо нее, чтобы не услышать какую-нибудь злобную реплику. Я не могу больше слышать, как она грязно ругает внучку Марианы Олафовны Геделунд-Осталовой — Екатерину Задумину — серьезную, скромную девушку, преподавательницу неизвестного языка в университете, молодость, да и вся жизнь которой искалечены тяжелым недугом (последствия полиомиелита, перенесенного в раннем детстве).

Теперь, по счастью, Катя имеет свою отдельную комнату, но, приезжая к нам, где живет ее семья, она вынуждена выслушивать непристойные оскорбления, брань и ругань постоянно сыпятся также на голову Анны Петровны Осталовой. Я больше не в силах быть свидетелем грубых выпадов В. А. Геделунд по отношению к Мариане Олафовне, моему другу, человеку, уважаемому всеми, кто ее знает. Не могу понять, как можно с такой злобой и ненавистью относиться к людям, да еще хорошим, честным, трудовым людям. Ведь вся жизнь М. О. и А. П. посвящены труду. Овдовев в молодости, Мариана Олафовна подняла на ноги четверых детей и не перестает работать даже в свои 80 лет. И вот на склоне жизни вместо спокойной старости она должна терпеть постоянный гнет скандалов. Доводят нас всех до отчаяния придирки В. А. Геделунд к 14-летнему Вадиму Осталову — юноше с неустойчивой нервной организацией, который с годами, по счастью, делается все спокойнее, контактнее и учится в настоящее время в IX классе общеобразовательной школы. Однако травля, которой его подвергает В. А., боюсь, может пагубно отразиться на его здоровье.

Я убеждена, что инфаркт миокарда, которым я хвораю, произошел из-за невыносимой моральной обстановки в нашей квартире. Я буквально боюсь жить под одной крышей с В. А. Геделунд, опять слышать ее злобную брань. В больнице первое время мне казалось, что она стоит за дверью, и я боялась ее прихода.

Пока я живу у знакомых, но скоро они уезжают, и я буквально остаюсь без угла. Возвращение на старую квартиру для меня больше невозможно. Второго инфаркта мне не вынести, ведь мне уже 81 год.

А. Невенчанная.

XV

Темно. Давно ждут нас. Брат — впереди. Я смотрю в небо. Над лесом, в стороне от города, мерцает свет. Жизнь там неведомая. В городе. И ждет меня. Очень хочется попасть туда, где пылает небо газовым пламенем. «Бежим! — кричит Серега. — Автобус!»

Если в транспорте Петрополя кто-то вдруг рассмеется, расхохочется, запляшет в судорогах веселья, то лица граждан исполнятся удивления, если радость не прекращается сразу, реабилитировав свое возникновение как случайное, то физиономии пассажиров озарит благородный гнев, а если смеющийся заходится в истерике, бессильный прекратить свой хохот-плач, то некто пожилой, видавший виды, слуга ртутного режима, по старости не имеющий силы на расправу, но и не привыкший вступать в открытый поединок, рекомендует: «Да выкиньте вы его из автобуса!»

Лица. Руки. То, что из-под пальто, — все. Это — мертво. Он видит. Знает. Понял давно. Как вдруг — тайна! Лицо — тайна. Как замок, пещера — невысказанное. Что — там? Он ждет. Ищет. Губы. Нос. Морщины. Глаза. Взгляд их! Кто открыл? Кто сказал ему? Ни голоса, ни жеста, и вдруг — тайна!