Остров Баранова

Павла и Лещинского не было. Крестник правителя нес караул по крепости, Лещинский готовился встречать гостей. Ему помогали две индианки. Серафима швырнула ключи, обиженная и гневная, ушла из дому, а Лука еще утром вызвался прислуживать архимандриту и целый день не являлся в казарму. От усердия он даже подпевал мальчикам-креолам — певчим на правом клиросе.

В церкви было душно от запаха пота и ладана, сырого теса и шкур алеутской одежды, рома, китового жира. Зато было тихо. Малопонятные, забытые слова, проникновенные и величавые, детские голоса певчих, отблеск царских врат — подарок богачей Строгановых, суровый облик Гедеона, напоминавший образ пророка, размягчали, трогали сердца людей.

Опытный священнослужитель Ананий угадывал чувства, охватившие прихожан. Индейцы и алеуты, да и многие из русских были в церкви первый раз. Даже офицеры фрегата больше не перешептывались, стояли опершись на палаши, молчаливые, подтянутые.

Архимандрит высоко поднял светлую чашу, ступил к самому краю амвона. Освященный веками сосуд с вином и хлебом сверкнул позолотой, застыл над головой Анания. В церкви стало еще тише. Жаркий воздух колебал пламя свеч.

— Со страхом божиим и верою приступите...

Торжественные слова обращения прозвучали негромко и внятно; певуче отозвался хор. Потом зазвонили колокола, возвещая близкое окончание обедни.

Командир корабля, низенький капитан-лейтенант из остзейских немцев, прошел вперед, вытянул из громадного зеленого воротника шею, внимательно перекрестился. Привычная церемония ему надоела, но сейчас нужно было показать пример не только господам офицерам. Командир военного судна — хозяин сих диких мест. Ананий уже повернулся ему навстречу, готовясь поздравить с благополучным прибытием, но все произошло по-иному.

Заложив руку за борт сюртука, уверенно и неторопливо Баранов выступил из-под хоругви к ступенькам возвышения, и, не глядя на командира, подняв голову, первый приложился к золотому распятию. Никто не смеет нарушить обычай. Хозяин тут он, правитель российских колоний, купец и мужик, освоитель нового отечества.

Капитан-лейтенант побагровел, но сдержался. Некоторые офицеры насупились. Зато большинство, в особенности молодежь, были довольны. С первого дня, как капитан-лейтенант явился на судно вместо заболевшего в Ревеле командира корабля, экипаж невзлюбил честолюбивого и бездушного барона. Лишь мичман Рагозин, судовой лекарь и еще двое-трое находились в его «свите». И сейчас мичман и лекарь негодующе зашевелились, но капитан резко остановил их.

2

Наташа не замечала ни духоты, ни множества людей, ни стоявшего впереди отца. Ярким сном представлялись ей эти высокие своды, отблески свечей в полумраке храма, ликующий звон колоколов где-то над головой, пение, странно знакомые, будто слышанные давным-давно слова. Она стояла потрясенная.

Кулик пришел с дочкой еще утром в Ново-Архангельск. Впервые за многие годы появился он в русском поселении. Надвигалась старость, возвращались воспоминания далекого прошлого. Хмуря седые брови, часто сидел он среди неприступных утесов, негромко пел старинную песню. Забылся смысл слов, но они оставались родными, русскими. После разлуки с Павлом особенно сильно захотелось побывать у соотчичей.

— Буду ждать две луны, — сказал ему резко Чуукван, когда старый траппер заявил, что уходит на берег, и отвернулся к огню. Отсвет костра озарил его жесткие прямые волосы, орлиное перо. Вождь знал, что уйдет и Наташа. До сих пор он все еще надеялся...

Попрежнему суровый и безучастный на вид Чуукван послал отряд воинов провожать своих друзей до морского берега. Восемь юношей несли украшенную цветами кожаную пирогу с изображением солнца на загнутом, высоком носу. Вождь собственноручно зажег прощальный костер и всю ночь просидел над темной, в бликах затухавшего пламени, тихой озерной водой.

Перед тем как покинуть индейское селение, Кулик несколько вечеров провел, запершись в хижине, мастерил женское платье из цветного сукна, купленного в английской фактории. Готовил дочке подарок. Шил он, когда Наташа спала, старательно орудуя при свете камелька иглой и большим промысловым ножом.

Платье вышло неуклюжим, бесформенным, невиданного фасона, но старик остался доволен своей работой и вынул его из мешка только тогда, когда показались строения крепости. Сам тоже надел новую рубашку, начистил ствол ружья, достал десять собольих шкурок. Нищим и бездомным вынужден был он покинуть отчизну, вольным охотником возвращался в места, которые исходил много раз.

Когда отзвонили колокола, Лещинский распорядился дать залп из крепостных пушек. Иллюминация, выстрелы разбудили округу, выгнали зверье. Мирные индейцы, кенайцы и алеуты сошлись на праздник. Все ворота были открыты. Вход разрешался каждому, кто хотел присутствовать при торжестве освящения флага, пожалованного самим императором.