Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Вопрос о социальном статусе возможных сторонников «великого обновления наук» не раз рассматривался в литературе: М. Куртис указывал на «alienated intellectuals»[621], Х. Кирни[622] на ремесленников-самоучек (Бэкон не раз упоминал о них с уважением в «Parasceve» и в других сочинениях); К. Хилл[623] – на лондонских астрономов и врачей, а Р. Каргон[624] – на сторонников атомистических теорий из так называемого Northumberland circle и подобных сообществ. Бэкон искал единомышленников в разных социальных группах. Его цель – добиться «согласия умов и способствовать их очищению (ad ingeniorum correspondentias captandas, et mentium areas purgandas pertinent)»[625], установив тем самым «legitimus consensus»[626]. А чтобы такой консенсус стал возможен, необходим метод, который был бы всеми понят и принят и который бы опирался на эмпирическое доказательство в качестве единственного критерия истинности, а не на чьи-то мнения.

Вместе с тем Бэкон, как уже отмечалось, не был склонен переоценивать значимость для развития науки единомыслия среди ученых. В трактате Temporis partus masculus он характеризует науку как «демократическое государство» («status scientiae sit semper fere democraticus»[627]), в котором на протяжении его истории сменялись разные «правительства» (школы Платона и Аристотеля, схоласты и т. д.). Их успех был обусловлен широким («народным») признанием и консенсусом. Однако для Бэкона это обстоятельство значило немного: «Самое же согласие и его длительность решительно нельзя высоко ценить. Действительно, в то время как существует много различных родов государственного устройства, у наук есть один-единственный строй, и он всегда был и остается народоправством. А наибольшую силу у народа имеют учения, или вызывающие и драчливые, или краснобайские и пустые, то есть такие, которые приобретают сторонников, или запутывая их в сети, или заманивая»[628]. Скорее «общее согласие – самое дурное предзнаменование в делах разума, исключая дела божественные и политические, где есть право подачи голоса»[629]. Бэкон высказывает сожаление по поводу того, что в его время науки «по содержанию угождают толпе и сомнительны для самих авторов, а потому ищут защиты и показной силы во всевозможных ухищрениях»[630], а «люди, обладавшие незаурядными дарованиями и разумом, все же подчинялись суждению современности и толпы, желая возвыситься в ее мнении. Поэтому, если где-либо и появились проблески более возвышенных мыслей, их сразу же изгонял и гасил ветер ходячих мнений; так что время, подобно реке, донесло до нас то, что легко и надуто, и поглотило то, что полновесно и твердо»[631].

Английский мыслитель рассматривал вопросы, касающиеся науки, в двух аспектах: политическом и эпистемологическом, подчеркивая их взаимосвязанность. Политический аспект охватывает широкий круг вопросов, касающихся институциональной структуры науки, ее иерархии, источников финансирования, манипуляций с научной информацией, применения полученных результатов и т. д. В рамках эпистемологического подхода на первый план выходят такие вопросы, как: выбор научного метода, выбор и оценка источников знания, поиски критериев истинности, правила построения теорий и т. д. Именно власть, по его мнению, должна определять цели научного исследования, соотнося их с потребностями общества и государства.

При этом позиция Бэкона относительно социальной легитимации деятельности по изучению природы менялась, начиная от полного отрицания всякой опоры в этой деятельности на какой-либо авторитет, светский или духовный, до компромиссного признания авторитета божественного и государственного (точнее, авторитета государя), правда, в последнем случае ограниченного сферами организации, поддержки и институализации научного поиска. Вместе с тем обращает на себя внимание, что указанное изменение во взглядах английского мыслителя на социальную легитимацию/институализацию научных исследований, с одной стороны, и его карьерный рост, с другой (от относительно маргинализованного социального статуса при Елизавете I и до назначения на высокие должности Solicitor-General (1607), Lord Keeper (1617) и, наконец, Lord Chancellor (1618) при Якове I), являлись процессами явно взаимосвязанными.

Правильно организованное познание (рецепты лорда-канцлера)