Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

1. Первая из них – концепция «exaequatio ingeniorum (уравнивания умов)». Бэкон настаивал на соотнесенности (по терминологии Б. Фаррингтона, «the virtual identity»[595]) процессов получения и использования знания[596], к которому надлежит стремиться «ради блага и пользы для жизни (ad meritum et usus vitae)»[597], а не ради чего-то иного. При этом, по мысли сэра Фрэнсиса, не только применение знаний, но и их получение должно осуществляться так, чтобы результаты познавательных усилий не зависели от «неповторимого гения Платона или Аристотеля», но были бы достижимы каждому («to every man’s industry»), чтобы «каждый мог внести свой вклад в истолкование природы»[598]. Иными словами, методологический идеал Бэкона предусматривал такой «путь открытия наук», который «немногое оставляет остроте и силе дарований, но почти уравнивает их»[599].

Позднее ту же идею будет отстаивать Р. Декарт в своем учении о методе: «Под методом я разумею достоверные и легкие правила, строго соблюдая которые человек никогда не примет ничего ложного за истинное и, не затрачивая напрасно никакого усилия ума, но постоянно шаг за шагом приумножая знания, придет к истинному познанию всего того, что он будет способен познать»[600]. Талант, острота мысли, наблюдательность – это, по Бэкону и Декарту, все побочные, превходящие обстоятельства, они не должны быть определяющими, ибо новое знание может получить любой человек, усвоивший рационалистический метод, благодаря которому он обретает «способ нахождения собственными силами, силами посредственного ума, всех тех истин, кои в состоянии открыть лишь самые тонкие умы»[601]. И все! Производство знаний можно ставить на поток, успех обеспечен заранее, механически. Оно часто и было поставлено на поток.

Так, например, Р. Гук, куратор (т. е. штатный сотрудник) созданного в 1662 году Лондонского Королевского общества, в соответствии с контрактом (!), составленным для него первыми администраторами от науки, весьма своеобразно понимавшими специфику и природу научной деятельности, был обязан на еженедельных заседаниях Общества демонстрировать опыты, доказывающие два или три новых закона природы. Законы не обязательно было открывать самому, требовалось лишь доказать, что они действительно имеют место. И 40 лет Гук честно выполнял условия этого контракта, так что к концу жизни он смог насчитать свыше 500 законов, открытых лично им, хотя жалованье ему иной раз приходилось получать нераспроданным тиражом какого-нибудь трактата о рыбах[602].

Таким образом, проект Бэкона был нацелен на создание логической (индуктивной) «машины», производящей научные открытия и существующей, так сказать, в распределенном виде, в реформированных мозгах последователей Бэкона, т. е. последние – не более чем вместилища терминалов этой машины и квалифицированные операторы при ней.

Однако ни схоластам, ни «новым натурфилософам» все же так и не удалось наладить массовое производство законов природы с помощью некой логической машины. И тем не менее подобные идеи до сих пор у околонаучных администраторов кружат в тех частях тела, которые то ли эволюцией, то ли Божественным усмотрением были предназначены для реализации мыслительной деятельности. Но quod licet Jovi, non licet bovi…

В поисках основы своего метода Декарт обращался к математике, ибо она позволяет постигать связи и отношения вещей «не будучи зависимой ни от какого частного предмета»[603]. Соответственно, и Природе Декарт оставляет только те характеристики, которые допускают математическое исследование, и прежде всего протяженность. Геометризация мира в картезианстве зашла весьма далеко, захватив не только алгебру и физику. Паскаль опасался, что его самого «того и гляди примут за какую-нибудь теорему». За этой шуткой сквозило отнюдь не беспочвенное опасение, что «мыслящий тростник» может быть заменен эффективной «мыслящей машиной». И здесь дело не в достижимости или недостижимости цели, а в издержках на пути к ней.