Остров кукол

— Да у меня перед каждым стартом ноги подкашивались.

— Я не в этом смысле. То есть… Даже не знаю… — Кажется, Питой тоже завладели воспоминания. — Веселое было времечко.

— Гонки?

Она кивнула, тихо рассмеялась.

— Что? — спросил я.

— Помнишь, как мы остались без ключа в Канзас-Сити?

Я кивнул. В Канзасе я пришел к финишу первым, и мы всю ночь напролет отмечали победу Пита тем временем продолжала:

— Мы остановились в старом отеле без круглосуточной регистрации. И в итоге забрели в прачечную…

Я тоже заулыбался. Во время наших похождений я потерял карточку-ключ. Мы обошли весь отель в поисках игровой комнаты, библиотеки или хотя бы чулана, где можно было бы поспать до утра. Единственным местом, где мы все-таки смогли уединиться, оказалась прачечная со стиральными автоматами и сушилкой. Но вместо того, чтобы уснуть, мы продолжали веселиться — а только этим мы и занимались в те дни, — а когда оба разогрелись, Пита заявила, что хочет устроить секс на стиральной машине. И даже заставила меня накормить ту монетками, ради вибрации.

— Какая идиотка устраивает постирушку в час ночи? — вздохнула Пита. В виду имелась женщина, вошедшая в прачечную с корзиной белья как раз в тот момент, когда Пита прикусила мне шею, сдерживая сладостные стоны.

— Она еще долго пялилась на мой голый зад, — усмехнулся я.

— Наверное, он ее покорил.

— Или на всю жизнь оставил ей психологическую травму.

— Было весело… — со здоровой ностальгией в голосе повторила Пита, и едва ли намеренно тон ее выдал больше, чем сами слова: веселье закончилось.

— Извини, — сказал я так тихо, что сам не был уверен, что Пита сумеет расслышать меня за шумом ветра.

Явно, что расслышала — потому что сразу переспросила:

— За что?

— Я изменился…

— Мы оба изменились, Зед. Все меняются.

— Я уже не тот человек, каким был прежде.

— Потому что не участвуешь в гонках.

Это прозвучало не простым утверждением; судья вынес вердикт.

Я не ответил.

— Проклятье, — сказала она. — Я знаю, Зед. Ясно? Я поняла. Гонки были большой частью твоей жизни. Ты оказался от нее отрезан. Ясно. Но… прекрати же ты оглядываться назад. У тебя была удачная карьера…

— Целых четыре года.

— И за это время ты достиг большего, чем большинство других гонщиков — за десяток лет.

— Я мог бы стать великим.

— Ты и был велик!

— По-твоему, рекорды…

— В жопу твои рекорды, Зед! Повезло еще, что насмерть не разбился.

— Вообще-то, именно насмерть…

— Ну ты же не остался мертвым. Что само по себе внушительное достижение. Надо быть благодарным за это, за возможность жить. Почему нельзя просто принять то, что случилось, и двигаться дальше?

— Ты не понимаешь…

— Ну конечно! Куда мне!

— Ты что, не слушала, Пита? Я больше не тот, кем был прежде. Если я теперь никакой не гонщик, тогда кто же я, на хрен, такой? Чем посове гуешь заниматься всю оставшуюся жизнь?

— Оставшуюся? Ха! Тебе в лучшем случае светило еще лет пять карьеры, не больше!

— Десять по меньшей мере. Или, скорее, пятнадцать. Даже двадцать.

— Может, хотя бы подумаешь стать комментатором? Твой агент…

— Я не намерен сидеть в тесной будке, наблюдая, как другие носятся по трассе.

— Это лучше, чем ничего, Зед. А именно этим ты и занят. Ничем. Ты жалок, а это делает жалкой и меня заодно. Неужели это не ясно?

— Еще как ясно.

— Так сделай с этим что-нибудь! Вместо того, чтобы каждый вечер напиваться до потери пульса.

— Пошла ты знаешь куда…

— Ты не видишь в этом никакой проблемы?

— Этого я не говорил.

— Ты типичный алкаш, Зед.

Я напрягся. Это слово мне не понравилось. Оно вызывало в памяти образы бродяг, сидящих на обочине и выклянчивающих мелочь. Но тем не менее именно алкоголиком я и был — просто деньги еще не перевелись.

— И что теперь? — требовательно вопросила Пита, когда я не ответил. — Решил меня игнорировать? А ты замечал, что в последнее время мы вообще не общаемся, если я специально не завожу разговор?

— Хочешь обсудить, почему я пью? — вспылил я.

— Да знаю я, почему ты пьешь… — сказала Пита.

Я покачал головой.

— Дело не только в том, что я больше не могу участвовать в гонках… — Я замялся, усомнившись в необходимости произносить вслух то, что вертелось на кончике языка. Хотя какого черта? — Это… что мы здесь.

Пита нахмурилась, не поняв.

— Здесь? На этом острове? Да мы только сегодня приплыли…

—В Мексике, — отрезал я.

Повисло молчание.

— Мы собирались приехать сюда на месяц-другой, — добавил я, — чтобы сбежать от журналистов, отдохнуть. И на тебе: торчим тут почти год.

— В Штатах мы проторчали четыре года! — заняла оборону Пита.

— То другое дело. Там тебе нравилось. А здесь у меня крыша едет со скуки.

— Так что же ты не вернешься в Лас-Вегас, Зед? — холодно спросила она. — Никто не держит тебя в этой отвратительной стране. Поезжай хоть завтра. Там ты сможешь круглыми сутками сидеть на крылечке, напиваясь до беспамятства.

Я скрипнул зубами, но не заглотил наживку.

Ночь сотрясла молния, расколовшая все небо от края до края. Звуковое сопровождение немного запоздало.

Лил дождь. Завывал ветер.

Новая молния, новый раскат грома.

— У нас… все хорошо? — наконец спросила меня Пита.

— Хорошо? — удивился я, хотя уже знал, что она имела в виду.