Остров любви

— А в дорогу я тебе дам баночку сгущенки. Надо же тебе побаловать твою возлюбленную. Сядете рядком и станете уписывать молочко. От такого молочка поцелуи будут еще слаще. — Сказал и захохотал так, что даже пламя свечи заколебалось. И замолчал. Ждет, что я отвечу на его остроумную шуточку.

Чтобы порадовать его, — в общем-то он неплохой парень, — я тоже начинаю хохотать, отчего Вася приходит в дикий восторг, даже руками всплескивает. Он хохочет до слез, бедняга, а я начинаю думать о Томке, о том, как увижу ее, обниму, исцелую. Думаю о любви, обо всем том, что свалилось на меня так нежданно-негаданно.

И ведь на самом деле, кроме Томки в нашей партии еще три девчонки. И нельзя сказать, чтобы они были хуже ее, а вот получилось так, что лучше ее и нет. Я закрываю глаза, чтобы вызвать ее воображением, и она вплывает в мое предсонное состояние. И я вместе с ней засыпаю.

Просыпаюсь от громкого голоса. Прокопий, освещенный огарком свечи, сидит на постели у Васи, в ногах. Это он разбудил меня.

— Спит она с ним, сказывают, спит! — кричит он.

— А ты не верь, мало ли что наболтают, — говорит Вася. — Люди любят наговаривать, особенно если попадет доверчивый человек. Другому это наболтать в радость, в удовольствие.

— Не, зря балабонить не станут… Чего же мне теперь делать-то? Ведь срам, на глаза кому покажись. Как это так, от живого мужа к чужому мужику бегает. Голову сняла.

— Да ты поговори с ней. Только по-хорошему.

— Да разве она скажет.

— А ты спроси. В глаза глянь. Если виновата, не выдержит твоего взгляда.

— Ладно, коли так… Спрошу… Ладно… Он ушел.

(О ней и Прокопий я писал раньше, но чтобы тебе было ясней, перепишу оттуда сюда.

Его жена, Дуняша, работает у нас поварихой. Небольшого росточка, курносенькая и очень складная по фигуре, хотя ей уже под тридцать. Приехала она с Прокопием, чтоб заработать на дом и на корову. Они погорельцы.

— Любу работу, каку надо, буду сполнять. И она такоже, — сказал он про жену, когда нанимался к нам на работу. — Чем боле дела, тем знатней.

И верно, работал так, что впору троим управиться. И Дуняша изо всех сил старалась. Не только готовила пищу, но и стирала итээровцам белье, и чинила, если надо, и шила, чтобы только побольше заработать.)

— Так что, она ему изменяет, что ли? — спросил я Васю.

— Говорит, изменяет.

— С кем же?

— Говорит, с Афонькой.

— Так ведь он только явился со мной.

— Ну а теперь с ней, — ответил Вася и захохотал так, что даже закашлялся.

«Чушь какая-то», — подумал я и уснул. Проснулся снова от голоса Прокопия. Была уже ночь.

— Дуняши здесь нету? — кричал он в темноте.

— Нету, — сердито ответил Вася.

Прокопий убежал. И снова, только-только я заснул, как он опять вбежал с криком:

— Дуняши не было?

— Не было! — закричал Вася.

И через полчаса снова прибежал Прокопий — будь он неладен, я только уснул, — и опять с криком: «Дуняши не было?»

— Да вались ты к черту! — вскочил на ноги Вася и, похоже, вытолкнул Прокопия, чем окончательно согнал с меня сон.

Я закурил и вышел на волю. Было полнолуние. Четкие тени лежали на снегу от деревьев, домов, кустов. Неслышно падал мелкий снег. Было тихо. И ничто, казалось, не могло нарушить тишину, как вдруг до меня донесся не то стон, не то всхлип. И тут я разглядел неподалеку от себя, в тени старой лиственницы, неясный силуэт человека. Он мотал из стороны в сторону головой и глухо стонал, словно от зубной боли.

Это был Прокопий.

— Дуняша… Дунюшка, — доносилось до меня, — что ты нагвоздала… Чего натворила. — Был он без ватника, в одной верхней рубахе, припорошенный снегом, но, видно, не замечал холода.

Никогда до этого я не видал человека в таком жалком состоянии. Как ему должно быть тяжело, если он так страдает. Как должно сжиматься у него от такой горькой беды сердце? Подойти бы, успокоить. Но понимал, никакие мои утешения не помогут ему. Единственный человек, кто бы мог облегчить его муки, а то и совсем снять, — это Дуняша. Но как раз ее-то и не было рядом с ним.

Так же тихо, как пришел, так я и ушел, не замеченный Прокопием.

Долго не мог уснуть, потрясенный тем, что нечаянно увидел. В ушах так и стоял стонущий голос Прокопия. Несчастный. И тут же я подумал о страшной силе любви. Мне она принесла радость, а вот Прокопия может убить.

— О, черт! — неожиданно раздался голос Васи. — Сказать бы ему, где она, да ведь до смертоубийства может дойти.

— А где?

— В бане. Я их колом припер, чтоб он в дверь не торнулся.

— Зачем же ты это сделал?

— А черт его знает. Попросил Афонька, ну и припер. Будто там никого нет… Да, впрочем, он уж давно с ней спутавши.

— Так что, он женится на ней?

— Навряд, потрепется и бросит.

— Так зачем же Дуняша так делает?

— А на то она и баба в таких делах, что не думает. Ну, это их дело. Давай все же спать.

И снова я долго не мог уснуть. Да, конечно, Афонька куда красивее, чем Прокопий. Но разве это дает право Дуняше на то, чтобы изменять мужу? Думал я об Афоньке. Он, конечно, мужик волевой. Чего одни его дерзкие глаза стоят. Такие бы только разбойнику… И почему-то боялся за Дуняшу.