Ж о р а. Ну, надо или не надо, это только я знаю. А ты не очень фирменная, Кэтрин. Асан — тупак, его папа снабжает купюрой, а так он пузырь. Фу — и нет. А ты должна быть сама по себе фирменной. Хочешь, я тебе достану вельветы с лейблом: «Наши седла — лучшие в мире»?
К а т я
Ж о р а. Скажу, а что мне за это будет? Мне будет то, чего Жора хочет?
К а т я. Ничего тебе не будет. Можешь не говорить.
Ж о р а. Ты что-то не очень нормальная псишка. Чего-то тебе не хватает, чтоб стать мажоркой.
К а т я. А я не хочу быть ни нормальной псишкой, ни мажоркой!
Ж о р а. Тю-тю! В моей берлоге должны быть только нормальные псишки. Только нормальные.
К а т я
Ж о р а. Твоя мама нормальная псишка. Жаль, старовата для меня. Я? У меня сегодня самый модный промысел, переписываю на рентгеновские ребра американский джаз.
К а т я. На рентгеновские ребра?
Ж о р а. Достаю по дешевке у одного малявки отработанные рентгеновские снимки. Ну, кроме того, покупаю у интуриков кассеты с записями и сбываю с прибылью.
К а т я. Таких называют «фарцовщики»?
Ж о р а. А это неважно, псишка, как называют, важно, как они живут. Так достать тебе вельветы с лейблом?
К а т я. Нет, мне не надо!
Ж о р а. Ты чего?
К а т я. Пойду домой.
Ж о р а. А я тебя не пущу, и запомни, псишка по имени Кэтрин: если Жора чего хочет, то он любой ценой своего добьется.
К а т я. Я сейчас позову Асана.
Ж о р а. Зови, он же и послал меня к тебе.
К а т я
К а т я
А с а н. Жора, я проснулся. Спал и проснулся. Ты зачем трогаешь Кэтрин? Тебе мало того, что ты взял от меня Люсика и Зинка? Ты хочешь еще взять и Кэтрин? Но она нужна мне.
Ж о р а
А с а н. Только с ней.
А с а н. Зачем ты, Жора, ее трогал?
Ж о р а. Ты что, из-за псишки хочешь друга потерять?
А с а н. Жора!
Ж о р а. Асан!
В с е в о л о д. Где Катя?
Ж о р а. Ты кто? Как ты попал сюда?
В с е в о л о д. Где Катя?
А с а н
Р у с л а н. До сих пор ее нет… И опять ее будут ругать. Прошлый раз мать колотила ее. Хорошо, я догадался позвонить им в квартиру, и она перестала… Ах, если бы она послушала меня. Я подошел бы к ней и сказал: «Ты слабеешь, Катя. А слабые гибнут». Но она вряд ли послушает… Как жаль, как бесконечно мне ее жаль! На глазах у всех людей гибнет человек, и никто этого не замечает. А потом будут жалеть, казнить себя, винить… Откуда у людей столько черствости и равнодушия?
Р у с л а н. Ты вернулась! Как хорошо, что ты вернулась!
К а т я. Кто ты?
Р у с л а н. Меня зовут Руслан. Это так меня мама назвала. Она хотела, чтобы я был сильным, но я в детстве болел менингитом, и из меня богатырь не вышел.
К а т я
Р у с л а н
К а т я. Боялся? Но я тебя даже не знаю.
Р у с л а н. Что ж, зато я знаю тебя. Вот говорю с тобой, гляжу на тебя — и я счастлив!
К а т я. Счастлив? Неужели так нужно немного, чтобы быть счастливым?
Р у с л а н. Это немного? Да я готов кричать от радости. И закричал бы, только боюсь одного пенсионера. Он всегда плохо спит, и от этого злой. Но я не сержусь на него. Он уже прожил свою жизнь, много обидел людей, и теперь ему тяжело.
К а т я. Как ты интересно говоришь… А у меня сегодня нехороший день. И не только сегодня…
Р у с л а н. Я знаю, это у тебя с той ночи, когда ты плакала в беседке.
К а т я. Так это тогда был ты? Я испугалась тебя.
Р у с л а н. Да, но я не хотел тебя пугать. Мне тебя было жалко.
К а т я. Почему же ты ко мне больше не подходил?