Остров любви

На базе хорошо, чисто и уютно. Едим мясные консервы, лепешки с маслом, пьем чай. Но долго задерживаться нельзя, и мы уже прощаемся. С немалым трудом отвоевываем лодку, и, без продуктов, вниз. Течение быстро уносит нас от приятного берега. Всеволод впервые спускается, и у него состояние такое же, как у меня, когда я ехал с Васяткой. На одном из перекатов лодку сильно накренило, и вода хлынула в нее. Всеволод растерянно ухватился за весла и опомнился только тогда, когда перекат далеко остался позади.

— Не надо, Сережа, больше нервощекочущих мест, выбирай потише.

Но тише ехать, дальше ехать, и я нет-нет да и заверну опять на быстрину.

Через полчаса подплыли к нашему лагерю. Люди стоят на берегу. Батов не видно. Положение ясно, надо ехать дальше, и мы кричим Ник. Александровичу, проезжая мимо: «На розыск!» Он одобрительно кивает головой. Немного ниже догоняем Прокопия Иванова, — он тоже идет на розыск.

— Возьмите!

Берем и едем дальше. Минуем кривун за кривуном, перекат за перекатом, а батов нет и нет.

Заходит солнце, разливая по небу бледно-розовые краски. Как красивы становятся сопки. Их вершины, занесенные снегом, обливаются пурпуром, ниже тона становятся легче, утонченнее. Скалы горят разноцветным огнем. Последняя листва на деревьях кажется золотой. Но это длится недолго. Солнце скрывается, и сразу наступают синие сумерки, окрашивающие в один цвет и сопки, и тайгу, и Амгунь.

Едем долго, а батов все нет и нет. Неотвязно преследует мысль: «Авария!» Живы ли люди, спасены ли документы, вещи?

— Греби, Прокопий, греби сильней, — кричу я, чтобы разрубить скорей узел неясностей.

Но вот что-то мелькнуло на берегу. Это далеко, но я ясно вижу человека. Через несколько мгновений мы подъезжаем к нему. Чибарев, и рядом с ним — груда вещей.

— Авария? — взволнованно кричит Всеволод.

— Нет, — спокойно улыбается Чибарев. В это время из-за кустов выходит второй рабочий.

— А что же случилось?

— Ничего. Приехали к месту.

— А люди где?

— Второй раз поехали.

— Ничего не понимаю, — морщит лоб Всеволод. — Но позвольте, почему вы здесь остановились?

— А лагерь здесь.

Теперь ясно, Соснин все перепутал и остановился намного ниже назначенного места. Медлить было нельзя. Тут же направили Чибарева с его товарищем к Ник. Александровичу с продуктами, а сами махнули к старому лагерю.

Уже стали сумерки темно-синими, и вода от этого почернела. На небе появились редкие бледноватые звезды, когда показалась знакомая сопка и лагерь надвинулся на нас. На берегу сидел Лесовский.

— Что забыли? — удивленно спросил он.

Вышел из палатки Соснин и захохотал, но Леманов сразу осадил его, и смех сразу застыл на его губах, отчего лицо приняло глупое выражение.

— Да ты обожди, чего зря орешь, я правильно встал, а вы проблудили, а теперь виноват я… Ага?

Всеволод не стал спорить, только приказал назавтра выехать в восемь утра.

Возвращались с работы рабочие. Вернулись Ванюшка Герасимов, Прищепчик, Походилов. Увидя нас и узнав в чем дело, промолчали, но сквозила на их лицах удовлетворенная усмешка.

— Все наоборот делается, потому, значит, так и получается. Вот у нас теперь все чин по чинам, значит, — сказал Ванюша.

И правда, они устроились неплохо. Их трое в палатке, в ней уютно и тепло от печки.

Прищепчик и Походилов были явно недовольны нашим визитом, но сдерживали себя и больше отмалчивались.

7 октября. Утром отчалил бат, а через час тронулись и мы пешком по трассе. Путь был изучен, и потому мы не спеша, с отдыхами, шли и через четыре часа были уже у Ник. Александровича, а через час прибыл и первый бат. Его привел Батурин. К вечеру прибыл второй. Весь день мы прождали палатку, хотелось поскорее устроить свой угол, уж очень надоела нам беспризорность за эти три дня. Но не суждено было спать в палатке, не привез ее Соснин.

— Баты перегружены, класть было некуда, — оправдывался он.

— Но пойми, палатка необходима, лучше бы ты оставил один мешок муки!

— Ладно, не горячись, завтра будет. — Он стоит, откинув правую ногу и заложив руки за спину. Лицо его и поза выражают самодовольство, сегодняшний день для него — «геройский день», перевез лагерь.

Я разбираю свои вещи, они совершенно мокрые. Мокрая подушка и от этого неимоверно тяжелая, мокрое одеяло, влажные валенки и мокрая шуба.

— Соснин, неужели нельзя было везти вещи аккуратнее? Все вымокло, — говорю я.

— У меня у самого все вещи мокрые.

Это последнее, что заставляет взорваться Ник. Александровича, но у костра Батурин, эвенки, и он ограничивается только тем, что приказывает: «Замолчать!»