Остров любви

Выбрали место для ночлега, подальше от протоки, в гуще деревьев, возле одной громадной, сухой валежины. Шура под ней развела костер. Огонь сначала робкий, маленький разгорелся и раздвинул сгустившиеся сумерки, осветив наши лица. Поставили чайник.

Стемнело. Небо было безоблачным, черным, от этого еще ярче вырисовывались звезды, уходили далеко-далеко вглубь.

Метрах в пятнадцати от нас расположились рабочие.

Нас окружала черная, непроницаемая тайга. Два круга костров были как звезды. Костры разгорались, фейерверки искр взлетали ввысь. Пламя усиливалось, и уже невозможно было сидеть близко. Разгорались лица, накалялась брезентовая одежда, сапоги, но зябли спины. Тогда разложили еще костер. Теперь было тепло и спине, — мы находились меж огней.

Для ночлега надо было застлать землю лапником, — она была сырая, холодная. Для этого срубили неподалеку стоящую ель. Ее хватило всем на постели. Тепло размаривало, а выпитый чай окончательно потянул ко сну, и вскоре все уже спали.

Проснулся от холода. Было очень темно. Под слоем пепла чуть заметно теплился угасающий костер. На лицо падало что-то холодное, мокрое. Снег. Я протянул руку к дровам, выхватил несколько палок и бросил их в костер, подсунул бересту, и через минуту огонь снова ожил и осветил спящих. Забавно было глядеть на них. Скрюченные тела, берегущие тепло, стали выпрямляться, вытягиваться, раскидывать руки и ноги. Становилось жарко, а я все бросал и бросал дрова, и только когда все бревно было скрыто, успокоился, лег и тотчас же уснул.

Все же просыпался раз пять, то от холода, то от жары. Снег перестал идти, но к утру опять надумал и, словно наверстывая упущенное время, бросал хлопья в беспорядке, куда попало.

Начинался рассвет. Безжизненной казалась тайга в утренних красках: серая, чужая, холодная. Обесцвечивались на небе звезды, словно таяли от наших костров.

Опять зашумел чайник, запрыгала крышка, зафыркал носик, выкидывая пар. Пили чай, пустой, без лепешек и сахара. Не было ни шуток, ни смеха. Рабочие были голодны, они с собой ничего не взяли. А проведенная под открытым небом ночь еще больше усилила голод. Но делать было нечего. Единственный выход — двигаться вперед, к новой стоянке. Там баты, там нас ждут.

Протока тянулась два километра и вдруг превратилась в ручей. Мы его перешагнули и вышли на Амгунь. Баты должны были быть где-нибудь вблизи. Закричали, но ответ принесло только эхо. Тогда я и Всеволод пошли вверх, к рыбакам-эвенкам. План был таков: взять у них бат и спуститься на поиск Соснина.

Прошли с километр и решили перекурить. Только присели, как в кустах что-то затрещало, и вслед за этим, пятясь, вылез из кустов Иванов Прокопий.

— Язвия б тебя взяла, — услыхали мы ругань.

Вслед за ним вышла его жена Шура. Оказывается, они отбились от нас. Прокопий решил идти один. Узнав, где наши, они пошли вниз, а мы направились дальше. Через час увидали палатку, возле нее бревенчатый склад и еще какие-то три пристройки. Тут же загон, в нем штук двадцать — двадцать пять оленей. Они самой различной масти. Иные стоят, иные лежат. Но какие они маленькие! Зато рога большие, красивые. Возле них молодой эвенк.

— Батурин дома? — спросил его Всеволод.

— Батурин нет, Батурин Мозгалевски ходи, сохата носи, рыба носи.

— Давно ходи? — невольно подхватываю я его произношение.

— Утром ходи.

6 октября. Вот так номер! Батурин — председатель рыболовецкого колхоза. Оказывается, К. В. договорился с ним насчет перевозки нашего лагеря. Идти обратно в лагерь нецелесообразно, решили направиться в Баджал. Там взять лодку, заодно прихватить кое-что из продуктов, поесть и отправиться вниз. До Баджала, как мы считали, километров пять, по времени это часа два-три.

Иногда ищешь вещь и не замечаешь, что она лежит рядом. Так получилось и с Баджалом. Подошли к сопке, глядим на Амгунь и не видим Баджала. А он стоит на противоположном берегу — две палатки и деревянный срубик. На нашем же берегу возвышается бревенчатая, метров в двадцать пять высотой вышка с прикрепленным к ее вершине флагом для опознавания самолетами.

Около палаток сновали люди, мы закричали:

— Давай лодку!

Ветер донес наш крик, и через минуту лодка отчалила от берега.

— Кто будете? — спросили с лодки.

— Свои, свои, подъезжайте, — ответили успокаивающе мы.

Когда мы переехали, то нас встречало все немногочисленное население Баджала. Впереди Сашка Федоров — «Бобричек», около него инженер из отряда Воротилина, несколько рабочих, и среди них два эвенка, уехавших за расчетом к К. В.

— Сережа, батюшки, Сережа приехал! — заметался «Бобричек». — Здравствуйте, здравствуйте, товарищ Леманов!

— Здравствуй, Саша, здравствуй и корми нас. Есть хотим, как жить хотим.

Прошли на базу — это и есть то бревенчатое сооружение, которое мы видели с того берега. При нашем появлении со стены базы спрыгнул на землю и исчез в траве бурундук.