Остров Надежды

— Ясно. Без всяких кондиций, — согласился Гневушев и продолжал напевать. Закончив, подморгнул Ушакову, протянул аккордеон приятелю: — Повтори, лауреат художественной самодеятельности.

— И не подумаю, — отстранился тот.

— Понятно. С профессиональных позиций песенка радиационно загрязнена?

— Не сомневаюсь, — коротко ответил Геннадий Иванович, обращаясь прежде всего к подозрительно молчавшему журналисту. — Не признаю слюнтяйства в любом виде. — Энергично взмахнул кулаком. — Эта отрава тоже не имеет ни цвета, ни запаха.

— Кому-то нравится, — подзадорил его Ушаков, — нельзя же так категорично.

— Кому-то, бес с ними! Но на наших атомных лодках нет танцплощадок и коктейль-холлов. — Он внезапно замолк, к нему вернулась его стеснительность, заторопился и ушел.

Гневушев похохатывал:

— Ишь как его разобрало!.. Не правда ли, мировой паренек Геннадий? А как он проутюжил вашего брата! Верно сказал — отрава без запаха и цвета. — Гневушев щелкнул по циферблату, всполошился: — Батеньки мои, пора, пора! Акулову-то я обещал загодя притопать…

Вернувшись к себе, Дмитрий Ильич переоделся в новенькую спецовку, проверил, как сидит пилотка, и стал ожидать «время икс».

Наедине с самим собой можно не разыгрывать из себя храбреца. Волнуешься ты, Дмитрий Ильич Ушаков? Да. Посасывает под ложечкой? Несомненно. В глотке сохнет, сердце давит. На лице и под застегнутым кителем появляется липкий, неприятный пот, и так хочется толкнуть несуществующую форточку, чтобы ударила в щеки, в глаза струя свежего воздуха, снежного, морозного, из голубой атмосферы давным-давно покинутой земли.

Резиновыми крыльями шелестит вентилятор. В динамике слышится ломкий голос Кисловского, вызывающего в центральный лейтенанта Бойцова.

Почему именно Бойцова? Невольно встает перед мысленным взором Бойцов, специальность его — трюмные дела. У Бойцова сильный, дисгармоничный тенор. Музыкальный Лезгинцев затыкал уши, когда ни к селу ни к городу врывался Бойцов в хорошо слаженную песню о Юганге. Это было на чествовании доктора. Казалось, прошли года, а ведь совсем недавно пили сильванер за здоровье Хомякова, слушали голос его невесты и Бойцов орал больше всех, размахивая над головой Акулова длинными руками.

Догоним и вздернем на реи
Корсаров высоких широт!

Тогда еще, наблюдая за Бойцовым, Ушаков думал: почти правило — задиристы и кровожадны слабые люди, никому из присутствовавших в кают-компании офицеров не хотелось больше Бойцова догонять и вешать подводных пиратов. А сам-то совсем не такой страшный…

По каким-то чисто интуитивным признакам Дмитрий Ильич почувствовал, что корабль сбрасывает скорость и, пожалуй, поднимается. Теоретически Дмитрий Ильич знал приметы выдвижения на позицию. Неведение становилось удручающим. Пойти в центральный? Но, вероятно, не случайно старпом передал приглашение командира явиться туда по боевой тревоге.

Лезгинцев находился в реакторном отсеке. На столике им оставлена книга с подчеркнутыми строками. Дмитрий Ильич не раз убеждался, что характер человека и строй его мыслей можно изучать по подчеркиваниям читаемых книг. Он и сам не раз тянулся за карандашом, если чья-то чужая мысль приходилась в точку.

Если подумать над некоторыми фактами, можно сделать выводы об особенностях характера Лезгинцева. Он любил заниматься «гимнастикой мысли», если употреблять его термин. Его и тогда преследовало одно и то же: человек ничтожен как физическое существо. И все же его угнетенное состояние обнаруживалось редко. Пожалуй, больше всего поражала в нем неутомимая занятость. В сравнении с ним Ушаков чувствовал себя отвратительным бездельником.

Что же отмечал Юрий Петрович? Вот оставленная им книга.

«Удачное приспособление к среде — вот что такое успех…» «Жизнь живая — это жизнь удачи; удача — это биение ее сердца». «Преодоление большой трудности — это всегда удачное приспособление к среде, требующей большой точности». «Чем больше препятствий, тем больше удовольствия от их преодоления».

«Здесь заложен добрый заряд оптимизма. Препятствия не останавливают, зовут на борьбу. Можно согласиться, Юрий Петрович», — подумал Ушаков.