Остров Немого

Брат считал нарастающий национализм угрозой классу, к которому с недавнего времени принадлежала наша семья. Но мнение Гуннара вызвало во мне еще больший интерес к этому политическому братству. Оно еще не организовалось – до расцвета левой партии «Венстре», а потом и Рабочей партии Норвегии оставался еще десяток лет. А тогда, в прошлом, видны были только робкие очертания этого движения. Мы с Бундэвиком иногда посещали бурные встречи, проходившие на площади Янгсторгете в доме номер два. Там мы и познакомились с работами Фейербаха, Бюхнера, Молешотта. И, конечно, Маркса.

Я не отрекался от своей семьи, но постепенно отдалялся от нее. Неприятие буржуазной жизни, которую воплощал Гуннар, началось у меня, думаю, еще и потому, что во мне сильнее, чем в других членах нашей семьи, проявилась кровь тех, кто жил на острове с маяком, начиная со старого Арне, спустившегося с гор Сетесдаля, – кровь людей, привычных к простоте и труду до изнеможения. В большом городе это осознание проснулось во мне окончательно.

4

Я закончил первый курс с хорошими оценками и вернулся домой на лето. Я не заговаривал о политике и не упоминал ни одного моего знакомого из новых кругов. Только Элиза – иначе и быть не могло – что-то уловила.

– Похоже, у тебя какой-то секрет! – сказала она как-то раз, взяв меня за руку. – Что ты всё об одной только учебе! Когда сердце бьется быстро, глаза блестят, а предложения обрываются на полуслове, значит, юноша мечтает о девушке!

Я посмеялся над этим.

– Или о революции, – заключил я и всё рассказал Элизе, потому что знал: это единственный человек в моей семье, который поймет меня. Элиза умела слушать без осуждения и непоколебимой уверенности в том, как верно распоряжаться жизнями других. После двух недель дома я стал жертвой раздражающей лени, которая заставила меня искать способ полезно провести время. Конечно, я много читал и готовился к следующему году, но всё же чувствовал, что развивать один только мозг – мало: нужно занятие и для тела. Я попросил отца дать мне какую-нибудь работу в столярном цехе. При этих словах – а я озвучил свою просьбу вечером за обедом при всей семье – Гуннар оживился и предложил стать моим наставником. Отец также оценил мой порыв, и только мама ничего не сказала: похоже, она понимала истинную причину моих действий.

Утром брат пригласил меня в роскошный кабинет на втором этаже, но я отказался и остался в цеху, где около пятидесяти рабочих трудились в пыли и опилках под оглушительное дребезжание пил.

– И что, ты собираешься работать здесь? – удивился Гуннар.

Я улыбнулся.

– Так разве это работа – сидеть в кабинете? – спросил я.

– Ты шутишь! – решил он.

Чтобы показать ему, что я не шучу, я снял пиджак, схватил рубанок и с воодушевлением принялся толкать его взад-вперед по столу.

Рабочий осторожно взял его у меня и показал, что и как нужно делать. Я поблагодарил его и спросил, можно ли мне поработать здесь. Он смущенно посмотрел на брата, тот сурово взглянул на меня, покачал головой, махнул рукой и пошел в кабинет.

Я пробыл в мастерской три недели. Отец предложил мне зарплату как рабочему, но я отказался. Я работал руками – ради удовольствия и того, чтобы что-то познать, а не из-за денег. Руки жгло от волдырей и порезов, кости ныли, мышцы тянуло, зато разум был свободен. Мне хотелось пригласить работников цеха на обед. Я бы даже разделил с ними кров и ночевал в общем бараке – у многих из них не было ни семьи, ни дома, куда можно прийти на ночь, и они жили в комнатах, которые отец построил специально для них. Но я не просил отца об этом – он бы меня ни за что не понял.

– Работа с деревом приносит мне настоящую радость. Это, наверное, как для тебя – преподавание… Не подумай только, что я отказался от философии. Мы, люди, – думающие существа, мы зависимы от мышления. Но одного его недостаточно.

Элиза убрала прядь волос со лба и уставилась на меня:

– Что ты пытаешься этим сказать?

Я в замешательстве покачал головой:

– Не знаю. Может, мне нужно измениться и больше работать физически?

– Так что тебе мешает?

– Ничего, – попытался я объяснить, – но…

– Что «но»?

– Я не уверен, что это правильно.

Она погладила меня по волосам, и в ее нежной улыбке я укрылся от всех переживаний мира.

– Всё гораздо проще, чем ты думаешь, – прошептала она.

– Правда?

Она кивнула.

– Просто делай то, что велит сердце, и это всегда будет правильно.

Три недели я работал в столярном цеху отца, а потом попросился на север страны – присоединиться к лесорубам.

– Тебе не кажется, что ты зашел слишком далеко? – заволновалась мама, узнав мои намерения. – Разве тебе не хватает работы здесь, в мастерской? У тебя и так уже изранены руки и лицо! Ты же студент философского отделения, не забывай!

– Я вернусь в университет через шесть недель, – ответил я. – И стану целыми днями сидеть над книгами в душных классах. А за окнами будет холодная зима! В конце концов, разве я многого прошу? Всего-то пожить свободной, здоровой жизнью, прежде чем вернуться к работе.