Остров Немого

Гюнхиль. Не знаю, часто ли люди размышляют об именах. Мне такие мысли даются непросто. Когда я думаю о сестре, то представляю ее ребенком, но потом мысль летит дальше от этого образа, путается, петляет, теряется, и моя Гюнхиль становится молчаливой женой смотрителя маяка. Маленькая девочка с грустной фарфоровой куклой в руках – бедная Гюнхиль, которой суждено умереть, родив моего отца. Почему так происходит с моими мыслями? Ведь я даже никогда не видел ту Гюнхиль с острова! Моя память о ней – это память моего отца. И всё же я думаю о ней – той далекой Гюнхиль, наделяя ее обликом своей сестры. Воображение свободно – оно не знает ни границ, ни здравого смысла, и я представляю бабушку, как, должно быть, мой отец в детстве – маму. Ясно и болезненно.

2

Я убежден, что имена даны нам не просто так. Иной раз они достаются как драгоценность, как то, о чём нужно заботиться всю жизнь.

Мое имя означает «дикий», то есть простой и безыскусный.

Но вернемся к истории моей семьи и дальнейшим событиям.

Брат-близнец Гюнхиль, Гуннар, окончил среднюю школу в Эльверуме и сразу выразил желание работать вместе с отцом на лесопилке. Он по-прежнему говорил именно так, «лесопилка», хотя с тех пор, как тяжелобольной дедушка Якхельн полностью доверил семейное дело моему отцу, многое изменилось. Отец проявил неожиданный предпринимательский талант и в течение нескольких лет расширил семейное дело: от рубки леса до изготовления мебели и ее продажи по всей стране. За десять лет стоимость компании увеличилась втрое.

Вскоре Гуннар понял, что организационная или творческая работа нравится ему гораздо больше, чем торговля. Он освоил мастерство проектировщика, делал макеты современной мебели и создал целую сеть, разъезжая из одной части страны в другую и выполняя всё более важные заказы. Берген, Кристиансанн, Ставангер, Драммен, Лиллехаммер, Фредрикстад – Гуннар продвигался дальше и дальше, пока не достиг Швеции – Уппсалы и Гётеборга. Название фирмы – «Якхельн» – звучало повсюду. Новаторские идеи и находчивость отца повлияли на то, что лесопильня Якхельна стала называться «Мебельная фабрика Якхельн и Бьёрнебу». Это предприятие стало самым значимым в губернии Хедмарк.

Должен признать, мой брат всегда проявлял врожденную тягу ко всему красивому. Он закупал ткани в лондонских и парижских ателье и никогда не пропускал ни одного публичного мероприятия или приглашения в самые знаменитые салоны города. В определенных кругах он был незаменим. Прием или бал считались неудачными, если Гуннар Бьёрнебу не посетил их. Ни одно торжественное открытие не могло состояться без его присутствия. И он никогда не отказывал, испытывая величайшее удовольствие от того, что его звали.

Но, как бы я его ни любил и ни восхищался им, наши взгляды на мир разнились. Так же, как и с Гюнхиль. Я бы никогда не преуспел в погоне за материальным достатком, никогда бы не стал ни торговцем, ни финансистом, не смог бы развивать компанию, даже семейную. Я чувствовал, что такая работа обернется для меня напрасно потраченным временем и никакой радости мне не принесет.

Поэтому я сообщил родителям, что хочу продолжать учебу после окончания школы, хотя и знал, что их расстроит, если я не пойду по стопам Гуннара. Но они проявили понимание – впрочем, я на него втайне надеялся – и позволили мне посещать курс философии в Университете Кристиании.

Конечно, я добился своего, только мне всё равно было как-то неспокойно. А сейчас я расскажу вам о самом близком мне человеке, с которым я всю жизнь чувствую особую связь. У нас с ней много общих мыслей и привязанностей. Это моя сестра Элиза.

Между нами только пятнадцать месяцев разницы, и это, несомненно, сблизило нас в детстве – так же, как Гуннара и Гюнхиль объединяло то, что они родились близнецами. Элиза – единственная из нас четверых с темными волосами и светлыми глазами – большими, одинокими, сияющими на бледном лице. Ее отличие всегда меня очаровывало и притягивало. Я не знал никого чувствительней и внимательней ее, она напоминала мне озеро с прозрачной водой, дрожащее даже от легкого ветерка. Ей одной я доверял все свои тайны, с ней я был настоящим и словно отражался в ней – такой кристально чистой. Но поразительная чувствительность делала сестру невероятно хрупкой – как хрусталь, который мог разбиться от любого неосторожного прикосновения. Элиза была из тех людей, чьи чувства не ведают порядка и меры, в ком радости и печали равно сильны и порой сплетаются в вихрь, непрестанный, мучительный и изматывающий.

В любом случае она проявила неожиданную решимость осуществить свою мечту. Девушки в то время редко продолжали учебу после школы. Для этого требовались деньги и еще – равнодушие к общественному мнению. Но Элиза не была создана для жизни, подобной той, что была у Гюнхиль. Вы бы и сами поняли это, если бы знали ее – пусть даже совсем немного. Она смотрела вперед, за пределы дома и семейного быта, и не принимала условностей.

Отец поддержал Элизу и обеспечил деньгами, так что она сумела получить диплом преподавателя и нашла работу в городе.