Остров Немого

– Иногда. Ты же знаешь, он под конец уже не говорил и не слышал ничего. Но я с ним разговаривала.

– О чём?

– О себе, о том, как прошел мой день. О том, как я люблю бывать на маяке, о птицах – как, пролетая здесь, они едва не касаются меня крыльями, о приливах, течении и его рисунках на поверхности воды, о небе, которое когда-нибудь точно обрушится на пролив и на лодки. Почему оно вообще не падает? Ты знаешь, на чём держится небо?

Элиза улыбнулась.

– Нет, не знаю, – и сказала тихо: – Наверное, без Бога не обошлось. – И вслух спросила: – А тебе никогда не казалось, что старик… понимает всё, о чём ты говоришь?

Суннива задумалась.

– Сложно сказать. Иногда – да. А иной раз… беседовать с ним было всё равно что разговаривать с кустом. – Она тихонько рассмеялась и тут же пожалела, что позволила себе такую шутку. – Только не подумай ничего плохого. Я имела в виду, что…

– Не волнуйся. Я всё понимаю.

Иногда Суннива казалась наивной или даже глуповатой. На самом деле в ней была какая-то особая, незамутненная чистота. И ее честность и искренность проистекали из этой невинности.

– Я любила его, – твердо произнесла Суннива.

– Ну конечно.

Элиза тоже любила старого Арне, хотя впервые увидела его всего несколько лет назад. Так что особую связь с дедом она ощущала не потому, чтобы жила с ним бок о бок, – эта связь тянулась с самого ее детства, озаренного воспоминаниями отца – сына старика Арне, – бережно пронесенными сквозь годы.

– Смотри! Смотри туда! – Суннива указала в сторону горизонта.

– Нет, пожалуйста! Я не буду! Мне страшно! И вообще, я хочу спуститься.

– Там пароход! Готова поспорить, он вышел из порта Кристиании и идет в Америку. Ты бы поехала в Америку, Элиза?

– Зависит от многого.

– От чего, например?

– Если бы мне было чем заняться в Америке, я бы поехала. – Ее лицо засияло счастьем, радостное воспоминание вернуло ее в прошлое, которое она боялась потерять навсегда. – Знаешь, что отец рассказывал нам, когда мы были детьми?

– Что?

– Что они с братьями играли в остров-корабль. То есть они верили, что остров может превратиться в корабль!

– Остров-корабль? – удивилась Суннива. – Я никогда не думала об острове как о корабле.

– Да! А маяк у них был грот-мачтой!

– Точно! Похож!

– Они мечтали, что смогут попасть на острове-корабле в любую точку мира.

– Даже в Америку?

– Ну конечно!

– Мы могли бы с тобой вдвоем управлять кораблем. Прямо отсюда. С грот-мачты.

– Но место капитана на мостике, а не на грот-мачте! Давай спустимся!

– Да какая разница! Это то же самое. Главное – тебе нравится идея?

– Какая?

– Ну, то, что мы вдвоем управляем островом-кораблем.

– Может, когда-нибудь так и будет, – мечтательно произнесла Элиза.

Суннива изумленно посмотрела на нее:

– Ты шутишь?

– Я имею в виду, что однажды придут женщины, которые поведут пароходы в Америку. Мы, скорее всего, не застанем это время. Но оно придет. И женщины будут капитанами и машинистами, премьер-министрами и фабрикантами. Придет время, и женщины сами смогут выбирать свою судьбу. Они станут свободными. Как ты, моя дорогая Суннива.

– Как я? Думаешь, я сама что-то выбрала?

– Именно так. И удивительно то, что ты всегда была такой – способной выбирать. Это тебя и спасло. И защитило твою свободу. Ты, Суннива, не испорчена миром. Как говорит Руссо: «Tout dégénère entre les mains de l’homme» – «Всё вырождается в руках человека». А знаешь, что сказал кайзер Германии? Что роль женщины должна ограничиваться тремя К!

– Что за К такие?

– Küche, Kinder, Kirche. Это на немецком. Кухня, дети, церковь. Этим они ограничили мир женщины!

Суннива задумалась на мгновение.

– И ни слова о маяках.

Элиза рассмеялась и от смеха чуть не потеряла равновесие.

– Господи! Суннива, умрешь с тобой! Нет, он не говорил о маяках. Ни о пароходах, ни о политике, ни о медицине, ни о конституции, ни о множестве других вещей, которые женщины могли бы делать не хуже, чем мужчины.

– Мой отец, – вспомнила Суннива, – занимался домашними делами, работал на кухне, растил своего брата – твоего отца.

– Я знаю.

– Он стирал одежду, готовил дравле, мыл пол.

– Да-да. Мой отец рассказывал мне об этом.

– А когда понадобилось, он научился работать и на маяке. И я всегда делаю так, как он меня учил. В любой работе есть смысл.

– И выполнять ее нужно грамотно! – заметила Элиза.

С шумом и криками появились крачки, и порыв теплого ветра растрепал волосы Суннивы и Элизы, взметнул подолы их юбок. Птицы покружились над маяком и улетели далеко, в сторону горизонта. Элиза смотрела вдаль, на пароход, и за него – туда, где начинается Дания и континентальная Европа.

8

Бундэвик увидел, как Юрдис Онруд вышла из дома, на мгновение пригнулась от ветра и прикрыла лицо уголком платка, накинутого на плечи. Платье Юрдис было таким строгим и темным, что, казалось, она только с похорон, – ни складочек, ни полосок, ни узоров. Такой наряд выдавал в ней практичную и весьма серьезную женщину. Ветер дул так сильно, что платье обтянуло тело Юрдис, очертило ее фигуру. Трава и кусты прижались к земле, а волны поднимались выше и выше. Юрдис Онруд уверенно направилась к сараю.

Бундэвик нагнал ее у двери.