Остров Пинель

«Зачем тебе это нужно?» – спрашивает Тийс, и тут же продолжает, не давая мне объясниться. – «Впрочем, не отвечай. Ты ведь можешь наплести все что угодно, лишь бы заполучить доступ к бумагам… Врешь или нет – проверить не могу, да и нет у меня желания,» – гном жует губы. – «Считай, что тебе везет – сегодня я добрый. Я запру тебя на ночь в архиве; имей ввиду, на окнах – решетки, дверь окована железом, так что если надумаешь что спереть – не надейся… Тем более, что из форта ночью тебе все равно не выбраться».

Форт Амстердам, в котором располагается архив, представляет собой конгломерат добротных построек – церковь, майорат, суд, бывшие казармы, вспомогательные здания. С четырех сторон их окружают сложенные из огромных валунов стены, в десять-двенадцать метров высотой. С середины семнадцатого века форт добросовестно плавится под карибским солнцем. Выйти из него можно только через ворота, которые на ночь берутся под стражу нарядом полиции, так что предупреждение Тийса напрасно. Я хамею и прошу разрешения на пользование компом, который стоит на его столе. Старик испытующе глядит мне в глаза:

«Интернет всю ночь не гоняй. Заплатишь двадцатку завтра утром».

Ну что ж, это по-божески.

Он уходит. На его столе дымится почти литрового размера чашка с кофе. Незатейливо расписанная соломенная плетенка прикрывает от мух что-то съедобное на тарелке – я понимаю, что он оставил все это для меня…

Запах съестного кружит голову. Я не помню, когда я ел последний раз. С изумлением смотрю на свой впавший живот – таким худым я не был со времен бут-кэмпа в армии.

Давлюсь обалденно вкусным бутербродом с курицей и какими-то листьями, обжигаюсь крепким кофе. Теперь можно и за работу.

Вид пыльных полок, тянущихся на добрые пару сотен метров, убивает мой энтузиазм на корню. Коробки и почему-то корзины с книгами, отдельные огромные фолианты на подставках-козлах, стеллажи, полки, полки, легионы полок с книгами, брошюрами, тетрадями, папками… Тусклые дежурные лампочки под сводчатыми потолками. Мрачно. Пахнет пылью и крысиной отравой.

Мне становится немного веселее, когда я вникаю в систему каталогизации. Проще простого. Еще немного времени спустя удается сузить область поиска до шести рядов полок где-то в середине безбрежного зала. Дежурного света не хватает, я пользуюсь диковатого вида старинным фонарем с шестигранным фокусором, который стоял у входной двери. Фонарь испускает – вспомнилось старинное слово «эманация»… – пучок чего-то условно-приближенного к свету. Приходится подносить книги прямо под фокусор. От усталости у меня слезятся глаза.

Ночь неспешно шествует над Кюрасао. Где-то далеко за стенами форта звучит музыка; тоскливо подвывает собака, увеличивая мою депрессию и скептицизм – на что, собственно, надеялся Крекер? В этом архиве хранится больше амбарных книг добросовестных бюргеров, торговцев кофе и сахаром, чем записок ученых… Карибы никогда не были центром научной мысли, это уж наверняка.

Когда я вытащил тетрадь, зажатую между протоколами собраний Общества Фармацевтов Арубы (шестьсот тридцать три страницы, неудобоваримая смесь из французского, фламандского, и немецкого – склоки, заговоры, разборы…) NN 233-571 и альманахом КАДАО (Королевской Ассоциации Дантистов Антильских Островов) за 1811 год, удивляться находке уже не было сил.

Хлипкие от времени листки табачно-желтого цвета, исписанные плотными строчками выцветших чернил, едва ли не рассыпаются от прикосновений.

Старинный французский читается трудновато, но я не вникаю в детали. Деламбер пишет нерегулярно, пропускает дни, иногда – недели. Его рукопись больше похожа на личный дневник, перемежающийся данными экспериментов – он кляузничает на Пинеля, на своего сокурсника Кресси, также работающего в группе Пинеля, на Маннхайма, хирурга в лепрозории на острове.

Я вчитываюсь в дневник, шевеля губами от напряжения.

То, что описывает Деламбер, не укладывается в голове. Я не знаток, но, похоже, Пинель далеко опередил теорию и практику медицины тех времен. Рисунки Деламбера выполнены существенно лучше, чем текст. Мыши, кошки, собаки, овцы – и даже люди – с разверстыми спинами и черепами выглядят очень натурально; детали строения спинного мозга и устройства черепов млекопитающих выписаны с любовью и тщанием. Бутерброд Тийса тяжело забулькал у меня в животе, просясь наружу. Мужественно продолжаю чтение.

Кажется, я нашел…

* * *

«Марта 30-го 1814 г.р.Х.

Сегодня – решающий день. Все очень возбуждены. Fuongo N8, тщательно очищенный и промытый Кресси с помощью пало-пало, готов к работе. Мастер Филипп волнуется не меньше нас, но скрывает это под напускным весельем и нарочитой уверенностью. Наш успех на мышах, овцах и других… (непонятное слово) …был очень обнадеживающим, но только сейчас, впервые после переезда мастер Филипп решился на операцию на кадавре… Беднягу звали «Ово», потому что проказа полностью лишила его волос на голове; у него также отпали уши и нос, что в сочетании с гладким черепом и привело к возникновению прозвища.