Остров прощенных

Он живо опускается на корточки, выставив кузнечикины колени, осторожно раскрывает стеклянные дверцы.

– Здесь музыкальный центр и десятка четыре дисков. Есть неплохая музыка. Давайте поставим.

– Давай, только ничего не сломай.

Расположившись в кресле, я с нарастающим умилением вчитывалась в каждый изгиб его свежего тела, в каждую мимическую черточку его лица, в каждый цепкий шорох его пальчиков. Как мать, захваченная обаянием своего младенца, с безудержной нежностью ласкает и целует пушистые его выпуклости, так и я в мечтах набрасываюсь на плод своего вожделения и ласкаю его юношеские, им неосознанные прелести.

Ангельские пальчики, блуждая по ребрам дисков, вытягивают один из прозрачного ряда.

– Майкл Джордж, например.

И мелодия талантливо оформляет немое кино внутри меня.

Останавливаясь, время наполняется значимостью. Смущенный правдивым языком музыки, ангел замирает, теряется в неясности импульсов, исходящих от моего присутствия. И лишь его пальцы осторожно и бесшумно движутся, создавая видимость занятости. Внезапно спохватывается, выскальзывая из неловкости:

– Я еще кое-что нашел!

– Эй, наверное, не стоит, – слабо возражаю ему.

– Я не сломаю, – уверяет, извлекая из отдалений шкафа видеокамеру. Недолго возится с новой игрушкой, что-то открывает, чем-то щелкает.

– Здесь внутри кассета, – радостно сообщает, глядя в чрево аппарата.

– Между прочим, пленки осталось еще минут (прикидывает в уме) на пятнадцать.

И вдруг вытягивается во весь рост, решительно нацеливая стеклянный глаз на меня. Красный огонек держит меня на прицеле. Алешка осторожно заходит справа, сквозь линзу изучая мой профиль, потом слева, и я выразительно молчу под музыку, театрально замерев и едва играя взглядом. Он передвигается мягкой, но хищной поступью. Художественно отбрасываю рыжую прядь со щеки. Чувствую его одобрительную улыбку, и, опуская глаза, улыбаюсь в ответ. Слегка смущенная, но одухотворенная пытливым взглядом, изящно подтягиваю колени к груди, и мое тело возвеличиваясь скользит мимо сверкающего нагловатым вниманием окошка. Легко облокотившись на протянутую вовремя теплую сильную ладонь, грациозно перескакиваю на соседний диванчик. Алешка восхищенно посмеивается, не раскрывая губ и стараясь не покачивать камеру. Я плавно присаживаюсь. Не спуская на пол ступней, опираюсь на руки и запрокидываю голову. Еще мягкий поворот тела – Алешка облизывает сухие губы. Смелый наклон головы, и волосы падают на лицо, но коварный взгляд сирены лучится сквозь рыжую паутину волос. Что ж, я отвечу на твою игру, неискушенный мой искуситель!

Опуская на пол тонкие, облаченные в джинсы ноги, смело раскрываю их навстречу неопытному взору; ладонью скольжу вдоль одной до самой щиколотки. Прогибаю пантерой спинку и, словно поймав в сети метнувшийся стыдливо-жадный взгляд, мгновенно сжимаю бедра, сверкнув острием колен.

Улетучивается одна мелодия, вслед за ней стремится другая с красивым рисунком баса. Я устремляюсь в танец. Бесшумно двигаюсь, словно выливаясь из музыки. Грациозно наклонившись, подхватываю с полочки две хрустальные вазы в форме экзотических шаров. Мое тело извивается, точно тело индийской богини, вдоль его линий медленно плавают прозрачные шары. Я смотрю сквозь один из них, и Алешка запечатлевает меня луноликую.

В поисках нового ракурса он встает на колени, и темный глаз наблюдает за мной снизу.

Внезапно Алешка отстраняет камеру, завораживая меня долгим откровенным взглядом. Видимо, пленки больше не осталось, и помертвелый аппарат лишается внимания мастера. Что задумал мой художник? Озорно семенит на коленях к стеклянному столику, веселой мордочкой тянется к узкой как ветвь вазе, губами извлекая оттуда яркую искусственную розу и коленопреклоненный оказывается у моих ног. Точно Фемида с алмазными шарами вместо чаш, с волнением опускаюсь перед ним и, не желая остановить карусель чувств, приближаюсь к цветку губами.

Вот он – красивый и опасный миг, завораживающий своим единственным вариантом продолжения. Обязанные долгожданной властью Фемидовым ладоням, мои губы, влажные и горячие, приоткрываются с надеждой сжать тонкий неживой стебель у самого пунцового основания, как вдруг он падает срываясь на Алешкины колени, отвергнутый его горячим языком. Не зная дороги ни назад, ни далее, закрываю глаза, отказываясь от выбора. Алешкино сокращенное дыхание обволакивает откровенность моих губ…

Его поцелуи легки и полновесны, как крылышки редкой бабочки, как туфельки изящной Петры – тонконогой заграничной куклы, которую я с трепетом изучала ребенком, припадая к витринам. И получив в день Рождения, прижимала в порыве нежности к губам, самому чувствительному месту на детском личике.

Долгожданное, запретное, неотступно следующее по пятам ноющей мечты, первое прикосновение способно свести с ума. Нет, не в полном смысле этого слова, а лишь на малую временную долю. В этот миг разум впадает в сладкий сон и пробуждается лишь в момент отлива чувственной волны, момент удовлетворения.