Остров прощенных

Несмотря на отчужденность моего партнера и даже различимую сквозь молчание враждебность я отнеслась к своим семейным обязанностям с повышенным, не свойственным раннему утру энтузиазмом. Заправила постели, отгладила новое платьице для Алисы, которое ей давно хотелось обновить, приготовила добренький завтрак мужу (придется добавить, что он к моему блюду не притронулся). В сущности, мне необходимы были постоянные действия, замаскированные под обычные хлопоты. Молчание мужа вполне меня устраивало, иначе я не нашла бы нужного объяснения. Пока глава принимал освежающий душ, я спрятала в сумочку косметичку, расческу, новую зубную щетку и тысячу рублей, извлеченных из семейной кубышки. А затем, прихватив Алиску, вынырнула за дверь, не испытывая никакого желания встретиться с мудропроницательным взглядом мужа.

Не нарушая сонной тишины квартиры, я с кошачьей грацией проплыла к двери, по ту сторону которой находилась моя тайна. С замиранием сердца аккуратно качнула ее и… опешила: комната была пуста. Необитаемая постель, заправленная несимметрично, подействовала на меня угнетающе.

И вдруг легкий шорох за моей спиной, и чувство разочарования коротким замыканием пикетирует в чувство внезапного облегчения, податливо переходящего в радость. Прохладные ладони прикрывают мои глаза. Я оборачиваюсь и, сложив руки на груди, выжидающе смотрю на предмет моего интереса (и всего остального, чего захотите сами). Расстояние между нами притягательно мало, но я терпеливо выношу этот факт ради воспитательной цели.

– Простите меня, Марина Игоревна. Я больше не буду.

Он смиренно стоит, опустив руки, не смея надеяться на желанную награду.

– Конечно, не будешь, иначе в следующий раз я сдам тебя в вытрезвитель.

Алешка вскидывает ресницы навстречу моему шутливому, ласковому взгляду, напоминая доверчивого щенка, которого позвал хозяин.

– Ну, иди ко мне, – я обнимаю его и дружески похлопываю по плечу. Он пытается ответить большей откровенностью, осторожно сжимая объятья, но я уже отстраняюсь.

Меня немного тревожит то обстоятельство, что готовая отдаться прыгнувшей прямо в руки воплощенной мечте, я не испытываю потребности искренне побеспокоиться о том, что в этот момент бросаю к ногам моего увлечения. Этот факт тянет меня за душу, как экзамен, для подготовки к которому необходимо одолеть неодолимую лень. Хуже того, я знаю, что душевное превосходство – на стороне моего обреченного романа, нежели прежнего гарантированного равновесия. Меня одолевают и влечение, и стыд. И думать я могу и хочу лишь об одном: сегодня никто не проникнет в нашу тайну, какой смелой она ни была бы.

– Для начала марш в ванную! Вот тебе зубная щетка и полотенце, – строго приказываю я, – а затем будем серьезно разговаривать.

– О чем? О возвращении домой лучше не надо, – предупреждает он.

– Тогда…о любви.

Под шумок воды набираю Ритин номер. Она отвечает спросонья, но узнав мой голос, немедленно пробуждается.

– Не могла бы ты встретиться с Алешкиной матерью и сказать, что он обнаружился, что все в порядке. Но главное, постарайся ее убедить, чтобы она пока не суетилась. Алешке нужно время. Он никак не хочет возвращаться домой. Словом, пожалуйста, придумай что-нибудь.

– Не знаю… Разговор будет не из легких. Даже боюсь представить себе,– Рита вздыхает, – каким образом возможно объяснить обезумевшей матери, что ей пока не надо знать, где находится ее ребенок?

– Да, наверное, ты права. Как же лучше поступить? Я жутко боюсь, что она доберется до меня в один прекрасный момент.

– Я думаю, нужно пока молчать, хотя, я тебе скажу, она доведена до предела. А что, если сделать как раз наоборот? Открыть ей местонахождение сына. Пусть сама справляется с ним.

– Нет, подожди. Я не знаю… Его проблему это не решит.

– Какую проблему?

– Я должна сама убедить его вернуться и обо мне забыть. Однако он и слушать ничего подобного не хочет. Извини, кажется, он уже выходит из ванной…

– Откуда? Ты с ним?

– Потом расскажу. Пока!

– Ну что, давайте разговаривать? – Алешка расправляет мокрую челку.

– Давай.

– О любви?

– Почти…

Тут я замолкаю, потому что, глядя на его счастливое лицо, вдруг понимаю, что не осмелюсь сделать его несчастным.

Мы творим завтрак из купленных мной по дороге продуктов. Вернее, творю я, а Алешка только мешает, но с большим старанием угодить мне.

Мне понятна его трогательная суета: он тревожится за свое хрупкое счастье, всеми силами оберегая его.

– Где же ты ночевал, скажи на милость. У друзей? Знакомых? Где?

– В больнице.

– Где?

– В больнице. Мне разрешили долечиться.

Я почему-то этот вариант упустила из виду. Вот откуда звон посуды или каких-либо медицинских склянок.

– Алеш, ты хотя бы понимаешь, как наказываешь маму?

– Я ее не наказываю

– Ты хоть раз позвонил ей, будучи в бегах? Нет? А знаешь, очень больно страдать, как страдает сейчас она.

– Я знаю, что очень больно страдать, как страдал я.