Остров Разочарования

— Бой у горящих хижин! — с чувством произнес Фламмери. — Дикари, пронзенные копьями и разбивающие друг дружке черепа!.. Джентльмены, я отдал бы две недели своей жизни, чтобы полюбоваться таким аттракционом! А вы? — обратился он к Егорычеву, который за все время пожара не проронил ни слова. — Неужели вам не хотелось бы хоть на несколько минут очутиться в этой деревне?

— Очень! — сказал Егорычев. — Кстати, почему это вы уверены, что те, с топорами, побежали грабить горящую деревню, а не помогать тушить пожар?

— Вы не знаете дикарей, сэр, — осклабился мистер Фламмери.

— А мне кажется, что вы не знаете людей, — холодно возразил Егорычев.

Трудно было найти более подходящий момент для того, чтобы доказать островитянам свое доброе отношение, чем именно сейчас. Для этого нужно было бы только принять участие в тушении пожара. Но деликатное положение «мужик, волк, коза и капуста» все еще не было разрешено, и ни Егорычеву, ни Смиту ни в коем случае нельзя было еще отлучаться с площадки. Впрочем, через несколько минут Егорычев получил возможность убедиться, что он не успел бы добежать и до подножия перемычки, как пожар пошел на убыль. Сначала исчезли бледные языки пламени, потом взметнулось над пальмами несколько густых шапок дыма (это, очевидно, обрушились горевшие хижины), и, медленно растаяв на фоне белого, раскаленного полуденным солнцем неба, они превратились немного погодя в тоненькие струйки дыма. Минут через десять ничего, кроме обуглившихся крон нескольких пальм, не говорило о несчастье, поразившем деревню. А еще через четверть часа на южной ее окраине показались кучки усталых людей, медленно направлявшихся в сторону горной деревушки. Пройдя примерно полпути, они останавливались, делились на две группки, из которых одна, большая, продолжала свой путь в горы, а другая, состоявшая, очевидно, из провожающих, спешила обратно к пожарищу, где погорельцев ждали неотложные дела.

Егорычев насмешливо глянул на Фламмери и Цератода. Цератод хладнокровно протирал толстые стекла своих очков, предоставляя мистеру Фламмери исключительное право на предстоящий обмен мнениями.

— Итак, — не удержался Егорычев, — я не знаю дикарей?

— Мне остается только вознести славу всевышнему! — набожно ответил капитан санитарной службы и возвел к побелевшим небесам маленькие злые глазки цвета очень жидкого какао с молоком.

XI

Вот что произошло в деревне незадолго до того, как вышедшая из нее торжественная процессия повернула обратно при столь драматических обстоятельствах.

Старуха Китти убаюкивала в душном полумраке хижины раскапризничавшегося годовалого внучонка. Его разбудил грохот барабанов и звон деревянных колоколов. Однако по мере того, как праздничная процессия удалялась от деревни, мальчик постепенно успокаивался и вскоре бесспорно заснул бы крепким сном вполне здорового ребенка. Поэтому старуха в предвкушении близкого отдыха была настроена в высшей степени благодушно.

Она устало раскачивала тяжелую, украшенную замысловатой резьбой люльку, в которой проводило первый год своей жизни вот уже пятое поколение ее семейства. Люлька была подвешена к высокому коньку крыши. Старуха вполголоса напевала нежную, древнюю колыбельную песню, ровно ничем не отличаясь в этом отношении от всех матерей и бабок всех времен, всех стран и всех народов.

По мере того как мальчик засыпал, и песня становилась все медленней и тише. Наконец наступил долгожданный миг, когда даже самая ласковая и тихая песня могла только ненароком разбудить ребенка. Старуха перестала петь и удовлетворенно прислушалась к его ровному и мерному дыханию.

И вот как раз в это самое время ее острый слух человека, прожившего всю свою жизнь в тесном общении с природой, вдруг уловил слабый хруст чьих-то осторожных шагов. Сразу вслед за этим старуха, сторожко застывшая над люлькой, заключила по внезапно наступившей почти полной темноте, что кто-то, тихо сопя от напряжения, пробирается в хижину через высокий порог входного отверстия, служившего одновременно и дверью, и окном, а в холодные ночи и дымоходной трубой.