Остров Сахалин

Я слушал рассказ слепыша и понять никак не мог – где они жили? Цветы, птицы, чистая вода… Хотя они слепые, а слепые наверняка весь мир воспринимают по-другому. А может, у них другой мир? Может, слепые живут рядом, там, где как раз все оно и есть – и птицы, и вода чистая, и кошка дома ходит, и олень, и тепло, и не видно всего этого. Откуда у них птицы? Птиц больше нет.

Они уснули и проснулись: а где мама?

– Она ушла поглядеть, как папа, – сказал я. – Она вернется.

– Когда? – спросил Синий.

– Скоро. Думаю, что скоро. Она найдет дорогу.

Мне казалось, что он понял. Он был постарше и догадался, что случилось с мамой. А девочка спросила, что же будет с их кошкой. Как найдет дорогу кошка? Она выкопалась из-под обломков дома и теперь ищет их и никак не может найти.

Синий сказал, что кошки очень хорошо умеют искать дороги, они ведь не слепые. И что кошка скоро их догонит, на что Желтый заметил, что кошка догонит их, если они на земле, а они сейчас не на земле, а на воде, причем, кажется, на очень большой воде, он совсем не чувствует ее края, кошки же плавать не умеют.

Они стали спорить о кошках. Про разные кошачьи способности, причем Синий и девочка стояли на том, что кошки как раз умеют: и плавать, и прыгать, и копать под землей норы, а девочка уверяла, что кошки способны летать. Желтый смеялся над ней, говорил, что летать кошки не могут, потому что у них нет крыльев.

Говорили они все по-японски. Без акцента, правильный японский язык, на каком общались лишь пожилые чиновники из префектуры, Сирень и та говорила чуть по-другому. А эти чисто и как-то… Ну вот, когда Чек бывал в хорошем настроении, когда его не мучил голод, блохи, колени и ненависть ко всему, он тоже начинал говорить на правильном русском. Красиво так, с загогулинами, длинными предложениями. А в остальное время так выражался, что хоть уши на полку складывай. А как они с Сиренью беседовали? Заслушаешься. Прямо как в старые времена. Вот и эти ребятишки так выражались, только по-японски.

Они говорили, а я греб и думал. О том, что есть, оказывается, люди, которые совсем ничего не знают. Живут там, где есть цветы и летающие кошки.

Жили – не живут.

Мне вдруг их стало очень жаль. На самом деле очень. Это все равно если бы как взять и детей из довоенного времени, выросших в тепле и достатке, выбросить куда-нибудь в окрестности Углегорска и посмотреть на их ужас. На их отчаянье. А эти еще слепые. Пришельцы, стена между мирами построена из сияющего света, такого белого, что выжигает глаза.

Им повезло: их подобрали эти странные японцы, растили, выхаживали, защищали. А теперь всё. Всё! Везенье вдруг закончилось. Кому нужны малолетние и неполноценные? Куда их девать?

А некуда мне их девать. Ерша девать некуда, а тут еще трое. Вот дурацкая штука, Чек бы узнал, хохотал бы три часа. Судьба подкинула…

Захотелось заорать от бессилия и от глупости происходящего. Глупо, страшно глупо.

Кажется, я сказал что-то вслух. По-русски. И они уставились все на меня глазами вареной рыбы.

– Палец занозил, – пояснил я. – А кошек летучих нет, есть мыши летучие, летают туда-сюда.

– Куда мы плывем? – грустно спросил Синий. – К берегу?

– К берегу, – сказал я. – Тут пристать нельзя, тут камни, лодку опрокинет. Надо чуть-чуть…

– Если есть летучие мыши, то должны быть и летучие кошки, – сказала девочка.

– Тогда и собаки летучие должны существовать, – заметил Желтый.

И снова они начали спорить. Было видно, что они это любят, что они и раньше любили поспорить и поболтать, наверное, это от слепоты. Слова и звуки заменяют глаза, то, что я и так вижу, им нужно услышать.

Берег постепенно приближался. Носители, караулившие у воды, забыли про нас, и теперь всей толпой медленно двигалась к югу. Издали казалось, что у подножия сопок ползет неторопливая бесконечная змея, но не живая, а какая-то механическая, заводная. Многоножка, скорее. Башку ей отрубили лопатой, а туловищу до этого дела нет, оно само по себе, перебирает лапками и стремится.

Расстояние до буксира сокращалось. Я уже видел Сирень, которая махала мне красным шарфом. Ерша, укутавшегося в куртку и улыбавшегося, видел, наверное, от этого мне постепенно становилось легче и легче. К тому же я начал понимать механику весельной работы, старался включать в движение спину, корпус и ноги, чувствовал, когда мышцы можно расслабить, а когда, наоборот, напрячь. Дыхание постепенно восстанавливалось.

Дети тем временем перестали спорить и начали петь. Они знали много разных песен. Некоторые были грустными, но большинство веселыми, про озорных барашков и прыгучих кузнечиков, про радугу, про маленьких человечков, обитавших в прошлогодней листве и приносящих удачу. Я таких никогда не слышал. Я же японских песен не знал, особенно детских.

Потом причалили.

Сирень не удивилась. Ерш тоже. Он сразу запрыгнул в лодку и устроился в канистрах. Сирень поглядела на слепых, покачала головой и сказала:

– Три слепые мышки… Футурологический конгресс ликует…

– Лучше нам плыть, – напомнил я.

– Лучше плыть, – согласилась она.