Остров сокровищ

Не стану подробно описывать наше плавание — сложилось оно весьма удачно. Да и было бы несправедливо с моей стороны утомлять однообразием волн и чаек, или наоборот — травить душу разнообразием кухни Буша. Однако имело место быть пара событий, о которых стоит упомянуть.

Для начала — Васильев точно оказался торчком. Это обнаружилось уже на третий день пути, когда он, в одних волосах, бегал по палубе, раскинув руки, и кричал что он — альбатрос. Не знаю уж, на чем он сидел — не увлекаюсь, но на чем-то крепком. Его насилу поймали, связали, и заперли в каюте. Но и на следующий день старпом бегал по кораблю, показывая всем ржавый болт, утверждая при этом, что этот самый болт всю ночь парил в воздухе, но стоило прокукарекать первым петухам — грохнулся на пол и проломил судно, и все мы сейчас потонем. Капитан со свойственной ему добротой предложил застрелить Васильева, Торопов предложил утопить наркомана, доктор же попросту приковал старпома наручниками к кровати.

После этого начались поиски той дури, которой травился моряк. Мы перевернули все, заглянули в каждую щель, но так ничего и не нашли. Закончилось дело тем, что кок, принеся в одно прекрасное утро завтрак старпому, не обнаружил ни самого старпома, ни кровати, к которой он был прикован. Ни, естественно, наручников, о чем доктор жалел больше всего. Посовещавшись, мы пришли к выводу, что Васильева похитили инопланетяне. Только это могло объяснить, каким образом он умудрился миновать вахтенного, да еще и вместе с кроватью, которая, кстати говоря, как и на всех кораблях, была привинчена к полу. Старпомом стал Максим Матвеев, который и так выполнял обязанности помощника капитана.

Отдельного упоминания заслуживает кок — Евгений Серебряков. Я уже говорил, и добавлю еще и еще — готовил он просто потрясающе. Замечательные, густые, наваристые борщи, или картошечка с поджарками, поджаренная на сале, или мясо… как он жарил мясо! И как он разбирался в мясе! На поджарку шли отменные куски свинины с прожилками жира, и чуть-чуть сала. Ровно столько, сколько и нужно — не больше и не меньше! А уж как он шинковал мясо, причем одной рукой, второй — опираясь на костыль! Ножом он работал просто мастерски, словно родился с ним в руках. А кидал ножи он так же искусно, как и резал мясо. С пятнадцати-двадцати шагов укладывался в кухонную доску, причем каждый раз нож входил на добрых 2–3 пальца. А как он разбирался в ножах! Обоюдоострый кинжал политрука кок пренебрежительно называл «пыревом», у самого же Буша было четыре ножа, каждый с рукоятью, набранной из кожи с латунными вставками. Один — совсем крошечный, второй — с узким клинком подлиннее, третий — еще длинней, с лезвием, шириной почти в ладонь и стропорезом на обухе. Именно этот нож я, так сказать, выпросил — так сильно мне он понравился, напомнив повару про подаренный Стечкин. Сошлись на том, что мы поменялись.

Четвертый нож был чем-то средним между топором и мачете — с длинным клинком, срезанным под прямым углом. И про каждый из ножей Серебряков мог часами рассказывать — почему клинок именно такой длины и формы, почему именно такие спуски и именно такая рукоять. Я, конечно, не идиот, и понимал, что эти ножи — далеко не кухонные, но Евгений так талантливо шинковал ими зелень или стругал деревяшку, что эту странность можно было простить.

Да и в коллективе кок пользовался авторитетом. Что он говорил — исполнялось беспрекословно и сиюминутно. Сами же мужики называли его Бушем. Почему — об этом было сказано ранее.

— Евген — не простой человек, — говорил про него Матвеев. — У него родители — профессора. Как начнет говорить — любому голову запудрит. Мог бы далеко пойти, но нет же — отправился в армию, где и… подарили ему костыль. Но ты не смотри, что он инвалид. Я лично, своими глазами видел, как он отделал четверых. Четверых, Димыч! Каждый из них был и помоложе и покрупнее Буша.

Я частенько заходил на камбуз, послушать рассказы Серебрякова. А этого добра у кока было навалом. Казалось — он объехал весь мир, но больше всего одноногий рассказывал про Африку. Причем, положа руку на сердце — полнейшие небылицы, но, видя, что я не верю, он обращался к своему попугаю:

— Тимоха, подтверди!

И птица начинала кричать:

— Каррегар! Каррегар!

— Видишь, не вру! — смеялся Буш, угощая попугая долькой яблока.

Отношения между капитаном и замполитом лучше не становились. Я ни раз ловил себя на мысли, что встреться они на берегу — вцепились бы друг другу в глотки. Или того паче — если бы бдительность не была усыплена безоблачным плаванием, и пистолеты все еще носили бы с собой — перестреляли бы друг друга. Но время шло, ничего не происходило, и пистолет Торопова — я точно знал — давно лежал в тумбочке в его каюте. Не могу говорить за Смольного — он, кажется, вообще не расслаблялся. Кстати, я все же завел блокнот, в который прилежно записывал его сочные высказывания, и перечитывал перед сном, гадая, как можно вообще такое придумать? Или же сам капитан, еще будучи не капитаном, вел похожие записи и заучивал их, чтобы применить на деле?