Остров сокровищ. Владетель Баллантрэ

– Ах, – сказал он, все еще держа меня за плечи и легко встряхнув. – Вы думаете обо мне больше, чем вам кажется. Хотя меня и самого это удивляет, – прибавил он, повторяя мое выражение и даже, как мне показалось, мою интонацию. – Вы честный человек, и поэтому я пощажу вас.

– Пощадите меня?! – вскричал я.

– Пощажу вас, – повторил он, отпуская меня и поворачиваясь ко мне спиной. А потом, снова обернувшись ко мне, продолжал: – Вы плохо представляете, Маккеллар, как я применил бы ваши деньги. Неужели вы думаете, что я примирился со своим поражением? Слушайте: жизнь моя была цепью незаслуженных неудач. Этот олух, принц Чарли, провалил блестящее предприятие; это был мой первый проигрыш. В Париже я снова высоко поднялся по лестнице почета; на этот раз по чистой случайности письмо попало не в те руки, и я снова остался ни с чем. Я в третий раз попытал счастья: с невероятным упорством я создал себе положение в Индии, и вот появился Клайв[57], мой раджа был стерт в порошок, и я едва выбрался из-под обломков, как новый Эней[58], унося на спине Секундру Дасса. Три раза я добивался высочайшего положения, а ведь мне еще нет и сорока трех лет. Я знаю свет так, как его знают немногие, дожившие до преклонного возраста, знаю двор и лагерь, запад и восток; я знаю выход из любого положения, знаю тысячи лазеек. Сейчас я в расцвете своих сил и возможностей, я излечился и от болезней и от неумеренного честолюбия. И вот от всего этого я отказываюсь. Мне все равно теперь, что я умру и мир не услышит обо мне. Я хочу сейчас только одного, и этого добьюсь. Берегитесь, чтобы стены, когда они обрушатся, не погребли вас под обломками!

Когда я вышел от него, потеряв всякую надежду чем-либо помешать беде, я смутно ощутил какое-то оживление в порту и, подняв глаза, увидел только что причаливший большой корабль. Странно, как я мог так равнодушно глядеть на него, – ведь на нем прибыла смерть обоих братьев Дэррисдиров. После всех ожесточенных перипетий их борьбы, оскорблений, схватки интересов, братоубийственной дуэли – надо же было, чтобы пасквиль какого-то несчастного писаки с Грэб-стрит[59], кропающего себе на хлеб и не думающего, что именно он кропает, залетел сюда через море, за четыре тысячи миль, и послал обоих братьев в дикие холодные дебри лесов на смерть.

Но тогда я и не помышлял о возможности этого, и пока местные жители суетились вокруг меня, обрадованные редким оживлением в порту, я прошел сквозь их толпу, всецело поглощенный впечатлением от своего визита к Баллантрэ и от его слов.

В тот же вечер нам доставили с корабля пачку брошюр. На другой день милорд был приглашен на вечер к губернатору; уже время было собираться, и я оставил милорда одного в кабинете, где он перелистывал полученные брошюры. Когда я вернулся, голова его лежала на столе, а руки были широко раскинуты над скомканными бумагами.

– Милорд, милорд! – вскричал я и поспешил к нему, думая, что ему дурно.

Он резко вскочил, словно его дернули за веревочку, лицо его было искажено яростью, так что, встреть я его в другом месте, я бы его, пожалуй, не узнал. Он замахнулся, словно намереваясь меня ударить.

– Оставьте меня в покое! – хрипло крикнул он.

И я побежал, насколько позволяли мне трясущиеся ноги, искать миледи. Она не заставила себя просить, но когда мы прибежали, дверь была заперта изнутри и милорд крикнул нам, чтобы мы не мешали ему. Побледнев, мы посмотрели друг другу в глаза. Мы оба думали, что наконец-то беда разразилась.

– Я напишу губернатору, чтобы он извинил нас, – сказала она. – Нам нельзя пренебрегать покровительством друзей. Но когда она взялась за перо, оно выпало из ее пальцев. – Я не могу писать, – сказала она. – Напишите вы.

– Попробую, миледи.

Она прочитала то, что я написал.

– Очень хорошо, – сказала она. – Благодарение Богу, что у меня есть такая опора, как вы, Маккеллар. Но что с ним? Что? Что это может быть?

По моему предположению, тут и догадываться и объяснять было нечего. Я боялся, что попросту умопомешательство его наконец прорвалось наружу, как прорывается долго подавляемое пламя вулкана. Но этой своей догадки (во внимание к миледи) я, конечно, не высказывал.

– Сейчас, пожалуй, уместнее подумать о нашем собственном поведении, – сказал я. – Должны ли мы оставлять его там одного?

– Я не смею тревожить его, – ответила она. – Может быть, это у него естественная потребность – побыть одному. Может быть, это принесет ему облегчение. А мы – мы должны терпеть эту неизвестность. Нет, я не стану тревожить его.

– Тогда я пойду отправлю письмо и, если разрешите, вернусь посидеть с вами, миледи.

– Да, да, пожалуйста! – воскликнула она.