Остров страха

Стасик спускается вниз вдоль забора. Он знает, что тропа приведет к пляжу. По крайней мере, двадцать лет назад она туда и вела, и было там одно очень хорошее место, где забор заканчивался, не способный конкурировать с зарослями крапивы, лопухов и дикой смородины, затянутыми толстой паутиной. Стасик не без труда и ругани преодолевает этот провал и вскоре выползает на стадион. Здесь все вроде бы по-прежнему: прямоугольные скобы футбольных ворот без сетки, скамейки у северного края поля с деревянной трибуной посередине… «Аэропорт, стою у трапа самолета!» — слышит Стасик голос вокалиста деревенского вокально-инструментального ансамбля, трясет головой, сбрасывая наваждение, и пересекает заросшее травой поле. За стадионом — пригорок, узкий коридор между березами, ведущий к пляжу.

Уже издали Стасик видит, что от пляжа почти ничего не осталось. Понтонов на воде нет, они валяются на берегу, разбитые и ржавые, с погнутыми перилами и торчащими в разные стороны зубьями деревянных досок.

Стасик едва не плачет.

Он бродит по берегу. Шум воды успокаивает. Сунув руки в карманы, наматывает стометровку за стометровкой, не следя за временем. Блин, блин, блин…

Через час Стасик уже знает, что собирается делать, хотя ответить на вопрос «зачем» по-прежнему не в состоянии. Просто надо и все. В обычной жизни он не склонен к импульсивным поступкам, считая их привилегией женщин, но сейчас поступает поперек своих собственных принципов.

Стасик вытаскивает из кармана куртки шоколадный батончик и пакетик сока, наскоро завтракает и идет в лагерь.

Очутившись на главной аллее возле эстрады, он неуверенно озирается, но обнаруживает, что со вчерашнего утра ничего не изменилось. Он сходит с асфальтовой дорожки на траву и направляется к корпусу младших отрядов. Если его умозаключения верны, пленница по-прежнему находится там. Вчера он все-таки досмотрел мелодраму на крыльце до конца, более того, расслышал две трети всего, что накричали друг другу разъяренные супруги. Остальное Стасик сконструировал в голове. Если его выводы верны, то хозяин лагеря Даниил Крупатин нарисовал себе еще одну статью уголовного кодекса.

А при чем здесь ты?

Ни при чем.

И что тогда делаешь здесь?

Не знаю.

Вопрос должен звучать шире: зачем я вообще сюда приехал? Мало ли пионерских лагерей в детстве посетил? Кроме настоящего, еще два, поближе к дому, и нельзя сказать, что там было не интересно. Просто…

…просто сюда тянет, будто в одной этой точке совместились нити, связывающие воедино куски его противоречивой личности. Работа, стиль жизни, семейное положение, странное отсутствие детей при наличии острого желания их иметь, непонятная женщина рядом, еще более непонятный «друг с вагиной», устремления и мечты — все стало зависеть от того, что происходит здесь, на Озере, словно где-то в этих зеленых дебрях спрятана кнопочка, приводящая механизмы бытия в движение. Бред полнейший, но пока Стасик не нащупает эту кнопку и не надавит на нее вспотевшей от волнения ладонью, ни за что отсюда не уберется.

Маскироваться Стасику не нужно. Он видит женщину в проеме открытого окна. Взгляд ее, похожий на горящий взор юной Ассоль, устремлен в сторону Озера.

Стас делает глубокий вздох и выходит из укрытия.

6

Смутное беспокойство уже несколько часов ощущал и еще один человек, самый маленький из тех, кто был приглашен Озером на ужин. Это Кира Эммер, девочка, о которой все забыли.

Впрочем, Кира не могла пожаловаться на взрослых, что составляли ей компанию. Они ее не напрягали. Девочка была тому несказанно рада, ибо могла заниматься только собой. Ну, иногда разговаривать с Матвеем Каревым, который хоть и приближался к категории «взрослый», все же не растерял окончательно интереса к жизни.

Кира гуляла по берегу, вспарывая мысками сандалий мокрый озерный песок, срывала дикие цветы, растущие по пологим склонам побережья, смотрела на воду. Иногда приносила из палатки удобное складное кресло и сидела на берегу с книжкой. Тетя Наташа не мешала ей. Она тетка понятливая, и с ней Кира чувствовала себя очень свободной… наверно, плохо так говорить и стыдно так думать, но с тетей она чувствовала себя гораздо свободнее, чем даже когда-то с родителями. Мама и папа в короткие периоды своего пребывания дома торопились выполнить все свои родительские функции на несколько месяцев вперед, любви и ласки отдавали по самое горлышко, но и столько же отгружали порицаний и замечаний. В какой-то ужасный момент Кире показалось, что родители такими и должны быть — далекими, недосягаемыми, непонятливыми, и лишь в короткие периоды встреч ребенок ощущает себя важным человеком. Странные мысли приходили ей в голову, от которых, впрочем, не осталось и следа, когда мамы и папы не стало. То был тяжелый год для них обеих — и для Киры, и для тети Наташи. Но они, кажется, справились.

Справились ведь?

Пожалуй.