Остров Тайна

Во дворе бабка Василиса будто ждала его и слушала всю ночь, что творится на сеновале. Сует туесок с медом:

– На вот, сынок, возьми лакомство, – хитро улыбнулась. – Спасибо за помощь!

Из сеней на крыльцо вышел дед Григорий. Широко зевая ртом, почесал живот, подал Ивану оседланного коня:

– Шкуру-то медвежью забери! Твоя ведь.

– Не надо мне шкуру, себе оставьте. За мед спасибо! – усаживаясь на Сивку, равнодушно ответил Иван. – Если что – зовите!

И уехал в рассвет, оставив Силантьевых наедине со своими мыслями.

Многое вспомнил и передумал Иван, пока ехал вокруг озера по тропе. И надо такому случиться, что очередная ступень его пути имела скользкие грани. Нехорошо получилось с Варварой. Нечестно. Не по любви и без брака. Нельзя так поступать.

Скверно у него на душе от переживаний. Знали бы родители, вероятно, осудили бы сына. Но их нет, и сказать правду некому. Лучше бы он умер тогда вместе со всеми. Зачем его тогда нашли старообрядцы?

Вот и сейчас, мерно покачиваясь в седле на спине Сивки, Иван в очередной раз вспомнил час своего пробуждения у староверов.

…В его голове беспорядочно мелькают мысли. Среди черноты ночи горит яркий свет. Постепенно он гаснет. Мрак окутывает окружающий мир. Слух ловит тяжелую поступь, шумное дыхание. Рядом ходит кто-то тяжелый и страшный. Надо бы подняться, закричать, позвать тетушку, но в сознании равнодушная колыбель: так хорошо, тепло и уютно не было никогда. Ему хочется только одного – спать как можно дольше и не просыпаться. Ласковый сон лижет горячим языком лицо. Уверенная рука грубо сняла одежды. Потом вдруг все стихло. В сознании отпечаталось недовольное ворчание, смрадный запах, торопливо удаляющиеся шаги. За ними – какие-то смутные, неясные тени, певучие, страдальческие голоса. Его взяли, понесли на руках. Потом все пропало.

Очнулся Ваня от вкуса теплого, парного молока на губах. Это было так приятно и неожиданно, что он открыл глаза. Над ним, склонившись с глиняной крынкой в руках, стоит какая-то другая, чужая бабушка в черных одеяниях. Не понимая, где он и что происходит, тихо позвал:

– Тетечка!..

В ответ – довольный, облегченный вздох, спокойный, ласковый голос и молитвы в благодарность спасения души:

– Очнулся, сердешный! Спаси, Христос! Да услышал Ты наши молитвы… Да святится имя Твое!

– А где тетечка с Максимкой? – приподнявшись на локтях, спросил он.

– Нет тутака никакой тетечки.

– А это кто? – указал он на другую фигуру.

– Это послушница моя. Агриппина, – спокойно ответила бабушка в черных одеяниях, укладывая Ваню назад на подушку. – Ляг, сердешный, тебе отдохнуть надо. Молочка с медом попил – и хорошо! Теперича спать надо, сил набираться. Вот как дошел… кожа да кости… Как еще дух в тебе держится? Видно, хороший Ангел за твоей спиной есть!

Старушка говорила что-то еще, но Ваня уже не слышал. Испив несколько глотков теплого молока, согревшись под одеялом, заснул крепким сном.

Второй раз Ваня проснулся ранним утром. В маленькое оконце, врубленное в стену дома, просился тусклый, васильковый свет. Чувствуя прилив сил, он смог приподняться на локте, осмотрелся вокруг. В черной избе горит жировик, освещая строгие лики на иконах в углу. Под образами, негромко зачитывая наизусть знакомые слова, отбивая земные поклоны на коленях, молятся две темные фигуры. На него никто не обратил внимания. Священное служение хозяев дома считалось главной миссией, от которой нельзя отвлекаться.

Ваня хотел попросить помочь, но постеснялся, самостоятельно встал на слабые, подкашивающиеся ноги, осторожно, чтобы не мешать, сходил на двор, вернулся и опять залез под одеяло. За все время молитвы Агриппина посмотрела на него через плечо строгим лицом и отвернулась к иконам. Вслушиваясь в монотонные звуки, Ваня закрыл глаза, уснул.

В третий раз его разбудила настойчивая, требовательная рука. Ваня открыл глаза. Рядом стоит знакомая старушка в черном платке, подает миску с пахучим бульоном:

– Испей, сердешный, глухариного бульончика. Нарочито для тебя отец Феофан на болото ходил, в лунках птицу высматривал. Испей, милый: курочки нет, так таежная птица куда пользительней. Скоро на ноги поставит. И вот, мясо маненько растолкла, такоже пожуй, сытым будешь.

Ваня припал губами к деревянной миске, выпил бульон, проглотил маленький кусочек глухариной грудинки, тихо попросил:

– Можно, бабушка, еще покушать?

– Нельзя, сердешный! Нельзя, мученик. Кабы заворот не случился. Отдохни, милый. Потомока ишшо кушать будешь. Пущай сначала енто улягется.

Ваня послушно отвалился на подушку. Устал! Не от голода, а еды. Черная старушка подтянула ему под подбородок одеяло, многократно перекрестила, кланяясь, едва слышно что-то прошептала, отошла в сторону. Рядом стояла послушница Агриппина, приняла из ее рук посуду, с молитвами поставила отдельно на маленькую лавочку в углу! После этого обе вновь обратились к образам, упали на колени:

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Помилуй нас!

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Помилуй мя грешную!