Остров традиции

П.: Ну это разве что для буддистов ничто – идеал, высшее совершенство, цель… Есть же и жизнеприемлющие, жизнеутверждающие традиции. Возьмите христианство, как его понимал Достоевский. «Жизнь полюбить более, чем смысл её», – говорил Алёша Карамазов. А брат его Иван с его «клейкими листочками»…?

К.: …и «дорогими могилами». Пустое это всё. Последыш Достоевского, Белибердяев назвал бы это «прельщением и рабством у природы»… У него вообще всё – прельщение. «Социальное прельщение и рабство у общества… прельщение культурных ценностей… эротическое… эстетическое… собственности и денег…». Даже «рабство у Бога»…

П.: Ибо человек значительно шире! Личность есть микрокосм, точное отображение макрокосма – вот главная мысль Бердяева.

К.: А КОНКРЕТНО, конкретно-то что есть в этом микрокосме? Вон – тикают часы, напоминая, что в сутках двадцать четыре часа, и что суток впереди ещё много, да с каждым днём всё меньше… а я до сих пор не знаю, чем их заполнить!

П.: Но это, понимаете ли, «дурное», «историческое» время, а есть ещё время высшее, «экзистенциальное».

К.: Как же это «экзистенциальное» почувствовать? Побольнее ущипнуть себя, что ли?! Вот «экзистенциальная фрустрация» – это я понимаю. Это единственное, о чём мне сообщают ходики.

П.: Мне-то они сообщают другое: через минуту сюда войдёт Анна. А кстати, Конрад… вы слышали? Король Непала издал указ, что гражданином Непала является всякий, сделанный не палкой и не пальцем…

Конрад посидел ещё секунд двадцать, безжизненным горбатым изваянием. Секунд через двадцать он откланялся.

Ночью он собрался с силёнками, подналёг и таки отодвинул от стены монументальный стол. Хватая воздух ртом и думая, не заработал ли грыжу, он рассмотрел, наконец­, чёрно-белое газетное фото мёртвой женщины с шалью на плечах и со стрелой в груди. Шаль была белая.

8. Город Крысожоров

Анна сказала Конраду, что надо ехать в город. Газ, лекарства, хавка, какая будет, удобрения и проч. Боится оставить отца одного.

Ломало Конрада ехать за триста километров, но он не стал ломаться. Речь шла об одном из шести оставшихся губернских центров, где ещё не был введён комендантский час.

И Конрад послушно кивал, пока Анна расписывала ему на четырёх листах по пунктам и в деталях, куда и зачем пойти. И говорил: «Бусделано».

Хотя про себя думал: дай-то Бог, третью часть сделаю. Что вчера казалось с грехом пополам выполнимо, сегодня острая проблема, а завтра – несбыточная мечта.

Взял он рюкзак, складную тележку, деньги и список задач сунул в персональ-аусвайз, тот – в потайной карман, и – в путь. Анна ещё «с Богом» сказала.

На станции – столпотворение вавилонское. Рейс до губернского центра – единственный, раз в три дня. И всем туда надо, именно в губернский центр, там можно встать в километровую очередь за хлебом, за спичками. Уже и в окружных центрах нет шансов достояться.

Едут, едут люди, хотя опасно в Стране Сволочей ездить поездом – что ни день, то крушение, что ни ночь, то бомба террористская. А если невредим доползает состав до места назначения, то сразу после высадки пассажиров по вагонам проходит полицейский патруль и выгребает накопившиеся за время рейса трупы – задохшихся, задавленных, зарезанных-прибитых, ну и свежих жертв алкогольной интоксикации – в этой давиловке кое-кто от делать нечего и за галстук принимать умудряется, даром что галстуки – символ относительного процветания – канули в Лету вместе с самим этим процветанием.

Издавна такое патрулирование является в Стране Сволочей доброй традицией. Только раньше осуществлялось оно по вечерам, по ночам, большей частью по выходным. Теперь – круглосуточно. И каждому пьяному ёжику известно (о кротах и говорить нечего), что у каждого вокзала оборудована большая братская могила, обнесённая колючей проволокой. Обелиски, увы, здесь не предусмотрены, нет даже табличек с именами павших – можно подумать, забот у полиции мало, кроме как устанавливать чью-то искорёженную личность.

Перед платформой наперебой предлагали свой остродефицитный товар самостийные коробейники: кто зипун на рыбьем меху, кто пуд радиоактивной картошки, кто самодельный ствол.

Героические девушки, вымазанные в самодельном макияже, сидели тут же в рядок, нога на ногу; цену себе они знали точно и мелом написали её на подошвах. Героические – не только от «героин»: во-первых оделись символически-эфемерно, не по сезону, во-вторых, всем своим видом показывали, что нипочём им ни государственная полиция нравов (учреждённая президентским указом), ни кровожадные нравы клиентов, ни даже разбушевавшийся, вышедший из берегов, взявший курс на геноцид людоедище СПИД.

К Конраду ринулась грязно-пёстрая гадалка. «Всё скажу, касатик, всю правду расскажу». Он прибавил шаг, почти побежал и, оторвавшись от назойливой преследовательницы, смешался с толпой.