Остров традиции

К.: Как не отчаяться, когда слово-то Божье получаем из третьих рук? Быть может – «испорченный телефон», а может и вовсе – брехня. Нам Христос этого не говорил. Он нам – ничего не говорил.

П.: Народ, конечно, сложных решений не приемлет…

К.: Особенно если они исходят от неврастеников-комплексушников, которые свои личные заморочки выдают за фундаментальные принципы мироустройства, чтобы заморочить всех незамороченных.

П.: А как же «безумцы», навевавшие «человечеству сон золотой»?

К.: Они не в чести, ибо – безумцы.

П.: Но позвольте, дорогой мой, а вы сами разве не мифотворец?

К.: Я-то? Куда мне…

П.: Ну главный-то ваш миф, это то что вы – говно.

К.: Это не миф, а истинная правда…

П.: Замнём для ясности… Потом: вы настолько категоричны в суждениях и непримиримы в полемике… Вы словно забываете – «мысль изречённая есть ложь»…

К.: Нет уж, извините… Где у меня – Кумир? Где – Антикумир?..

П.: Ну, уж Антикумиров творить вы мастер. Вы же ни о ком доброго слова не скажете!

К.: А я, знаете ли, в семантике каждого слова принципиально вижу только денотативный элемент и не вижу коннотативного.

П.: Что за коннотат-денотат? Я, простите, не лингвист, не поспеваю…

К.: Мне в своё время однокурсник разъяснил разницу на примере слов «картотека» и «мудак». «Картотека» обладает только денотацией, а «мудак» – одной коннотацией.

П.: То есть, вы хотите сказать, у ваших слов нет никакой ценностной окраски?

К.: В нашем родном языке сорок процентов словаря имеют оценочную окраску. Попробуй тут выразиться непредвзято, объективно, терминированно… Так вот: если я про кого-то говорю, скажем – «мерзкий гад», то это всё равно что я сказал бы – «приятный симпатяга». Мне всё едино.

П.: Экий вы постмодернист, право… Да только про «приятных симпатяг» я от вас ничего никогда не слышал.

К.: Слышали, слышали. Разве не пел я дифирамбов и панегириков, например, урле, сообществу отважных кшатриев?

П.: Ах да… Вы же схватились за траченный молью миф о Традиции… особенно после того как повелись с выпендрёжными неформалами, которых приняли за кшатриев. Последнее прибежище для разочарованных странников – Традиция. Особенно национальная, перед которой меркнут все прочие.

К.: Ну уж не шейте мне национализм-то… В том-то и дело, что Традиция – вненациональна, универсальна… И схватился я за неё не столько от общения с логососами, сколько после посещения Вашей же библиотеки.

П.: Ну всё равно. Именем Традиции можно покрывать любые безумства и любые безобразия… А мы всё-таки в двадцатом веке живём, двадцать первый в дверь стучится… Конвергенция, глобализм, высокие технологии… а вы за память предков хватаетесь, за седую старину…

К.: Так давайте выбросим все ваши книги, пластинки, альбомы!

П.: Баланс нужен… Баланс Традиции и инновации.

К.: То есть Вы, в принципе, не против Традиции?

П.: Нет, конечно.

К.: Тысячелетиями человечество вырабатывало нормативное представление об Истине, Добре и Красоте, нащупывая равнодействующую бесчисленных заблуждений и кривотолков. Ибо каждый миф всё-таки содержит в себе крупицу правдивой информации о реальности.

П.: А точнее будет сказать: всякий миф – это осколок реальности, абсолютизация её частных проявлений, редукция большого Слона (из индийской притчи о слепцах) до одной только правой ноги, левого уха или хобота.

К.: Усилия тысяч мыслителей, поэтов, юродивых и даже простых смертных из века в век позволяли хотя бы в общих, смутных чертах реконструировать в сознании, подчас даже массовом, целостный образ мироздания. В котором царят благодать и Гармония, а для рефлексии просто нет повода. В котором всё – как в седьмой день Творения – осмыслено и одухотворено, переплетено и увязано, свободно и – закреплено на едином стержне. Тот стержень – «ценностей незыблемая скáла»…

П.: Что же вам мешает исправлять «скучные ошибки веков»?

К.: Угу. Вернуться в лоно Невидимой Церкви, раздувать огонь в алхимической печи или вообще стать скитским отшельником…

П.: Ну да, планета с каждым днём заселяется всё плотней, и всё сложней отыскать тихую обитель, укромный уголок…

К.: Это как раз пустая оговорка. Совсем другое мешает сегодня интеллигенту с головой погрузиться в Традицию.

П.: А что мешает?

К.: А то, что сам он – реконструктор картины мира – места себе в этом мире найти не может.

П.: В кастовой системе, вы хотите сказать?:

К.: Если бы только!... Деятели ренессанса долго верили: книжная премудрость и «традиционная» образованность позволят всякому занять командные высоты в социуме и уж по крайней мере – легко ступать по жизни… До тех пор, пока Рабле, их собрат по тусовке, не вывел своего Панурга, который при всей своей безусловной аттрактивности и премудрости всё равно оставался гол, бос и никому не нужен.

П.: А что же вы хотите? Сами же признавали, что интеллигент – это человек воздуха. Он должен учиться ступать по жизни без опор и костылей. Держаться ни на чём.

К.: А разве не об этом все ваши вумные книги? О ни о чём. То есть, о ничём... Тьфу ты, о НИЧТО!!! Они предлагают растворение в ничто как последнее слово мудрости.