Остров традиции

Человек восемь очень молодых людей полулежали у входа в станционное здание. Юноши мрачно молчали, хмуро щурились, щербато щерились, пропускали через угреватые закрюченные носы косячный дым и копили в закопчённых лёгких материал для смачных харкотин. Конрад аккуратно перешагнул через них, целеустремлённо закусив губу и глядя, по возможности, вдаль. Никого не задел, надо же…

Внутри, на единственной лавке с ногами сидела древняя усохшая старуха и, мужественно хрипя, содержательно беседовала сама с собой. Конрад, проталкиваясь мимо, успел сосчитать её семь или восемь зубов.

На миниатюрном сундучке два рано заматеревших Геркулеса самоотверженно резались во что-то азартное. Одному из них через плечо робко заглядывал тонкошеий дебилорожий солдатик.

Конрад взял себе билет – крохотный кусок фанеры с печатью какого-то ведомства, не факт, что железнодорожного.

В ожидании поезда (оставалось минут сорок) Конрад укрылся поодаль, в небольшом леске – надумал курить, а к курящему всенепременно кто-нибудь да пригребётся, тут либо угощай всей табачной наличностью, либо сам угощайся звездюлями, а то и пёрышком.

Был и другой резон уединиться: из переполненного потайного кармана Конрад выудил две фотографии, а выставлять их на всеобщее обозрение не хотел.

С фотографий смотрели на него две девы.

Ну да, во время оно у Конрада было две жены. Обе ему ровесницы, одной на фото было девятнадцать, другой – двадцать два.

Луиза – студёная, худющая Царевна-Несмеяна, бледно-тонкокожая, насупленная, напряжённая, партизанка перед расстрелом.

Натали – крестьянской кости, носом покороче, лицом покруглее, и то не лицо, а tabula rasa, бери грифель и черти письмена, какие хочешь.

За каким фигом таскать во внутреннем кармане укоризненные физиономии ушедшего, к чему это самосожжение, этот мазохизм, любезный Конрад? Ведь никаких светлых воспоминаний не навевают эти неулыбчивые лица. Лица безответных терпеливиц, терпению коих однажды приходил конец. Ведь они по два года жизни потратили на тебя, они одни составляли твой круг общения, редуцированный до точки. Ты хотел воплотиться в этих людях, отразиться в их зрачках, навести мост между собой и не-собой. Только успешное решение этой задачи могло бы согреть тебя сейчас, спустя годы, но… ни следа тебя, Конрад, нет сейчас в этих женщинах. Ни ломтика, ни крошки. Они выжили лишь постольку, поскольку им удалось преодолеть тебя в себе, вырвать тебя из себя с корнем. Всё воспоминание о тех временах – не они, а ты с ними… А какой же ты был с ними, они сволочным языком сказали тебе на прощание… и если б не сказали, ты всё равно сам знаешь, что именно такой и был, даже хуже. Хотя хуже некуда.

А дело вот в чём: мудрые языки много раз намекали тебе: не вспоминай, как всё кончилось, помни, как всё начиналось. Ведь они обе и только они были с тобой, говорили – тебе – утешительные слова, обращали – на тебя – утешительные глаза, протягивали – к тебе – утешительные руки. Тогда ты ждал большего, ждал невозможного. Твоя чёрная неблагодарность вдребезги разбивала чужую спонтанную, немотивированную доброту. Но эта доброта – была… Помни это. Да, ты так устроен, что завязку воспринимаешь лишь как первый шаг к развязке, но если ты не научишься помнить – ты должен научиться! – эти две завязки, что ж тебе тогда остаётся помнить?

…Вроде никто не заметил, как в гуще желтеющих крон расплылся сизый дымок. О'кей.

Спрессованный в гуще потных тел, Конрад был собой более или менее доволен – выбрал угол, где всё больше дедульки с бабульками, и вероятность приключений меньше. Дедулькам да бабулькам в среднем лет по сорок пять – скоро и ты, милок, дедулькой станешь.

Порядок, смирно ведут себя старикашки-старушки. Никто не пытается стянуть с тебя носок на предмет ограбления или расстегнуть ширинку на предмет содомского греха. Даже рюкзак за плечами их не дюже трогает, благо он покамест пуст. Вот складная тележка немилосердно режет голени – это безусловный минус. Перегрузкам подвергается и грудная клетка, ну да зато голова… о, голова абсолютно свободна. Плюнь на всё и предавайся возвышенным мечтам.

А коль скоро таковые несбыточны, а несбыточное тебя не колебёт, вспоминай о жёнушках своих дражайших, о спинках их бархатных, о сиськах шёлковых, о… о…

Э-э, а вот это напрасно… Созрел, набух, налился под штанами колосок, воткнулся между рёбер рядом стоящему коротышке. Трение плюс воспоминания… Что-то будет… Э, коротыш, да ты никак спишь? Стоя спишь аки слоник, и шкура твоя непробиваема, как у слона? Ну и прелестно, а я слона рожаю, вон и хоботок ползёт… Ты расти, расти, мой слон, словно ясень или клён, вот такой длины, вот такой толщины… Я вас всех, интеллигентно выражаясь, эбал.