Остров традиции

Улицы города, и без того не отличавшиеся благолепием, были испохаблены понатыканными тут и там коммерческими ларьками. Там продавалось, всё что угодно – от питьевой мочи и вяленой крысятины, главного лакомства в этих краях, до наборов открыток, с лубочными слезоточивыми картинками, представлявшими царя Гороха и его августейшую семью в канун их преступного убиения.

Кроме того, к вящему своему изумлению Конрад обнаружил, что в Стране Сволочей по-прежнему пишутся, продаются и читаются книги. В автобусах и скверах люди глотали свежие пейпербеки с развалов и киосков, как уже сказано, натыканных на каждом углу. Всё то была жанровая литература отечественного производства: для молодняка – фэнтэзи, для дяденек – боевички под видом детективов, для тётенек – детективы пожиже и лав-стори. А вот жанр «ужасов» почему-то представлен практически не был. Конрад долго кумекал, с какой вдруг радости, а потом понял: сволочи давно ничему не ужасаются, кушают ужасти под рубрикой «юмор».

Созерцание длинных рядов книжек-близнецов ин-октаво – по тридцать, по сорок, отличавшихся лишь названиями, но не фамилией автора – отвлекло Конрада от главного тома, составлявшего гордость киоска. Но, наконец, взгляд его остановился на шикарном, чуть ли не подарочном издании ин-фолио в бархатном переплёте и стоившем немалых денег:

«ЗЕМЛЕМЕР. БИОГРАФИЯ»

Это заглавие было выведено столь яркими и затейливыми буквицами, что не сразу бросалась в глаза фамилия автора. В принципе, для клиентуры было не так уж и важно, кто составил жизнеописание любимого народного героя. Куда важнее был его поясной фотопортрет, украшавший суперобложку. Конрад внимательно вгляделся в мудрые и лютые глаза персонажа книги и отметил, что как будто уже не раз видел эту грозную рожу. Но как истинный текстовед он не мог не заинтересоваться, чьему же перу принадлежит фундаментальное исследование. И вперился в мелкие буквы поверх заглавия:

«А. КЛИР».

Излишне говорить, что Конрад не пожалел чужих денег и недешёвую книжку про Землемера купил.

Над развороченной мостовой центральной улицы угрожающе нависло тяжеловесье монументальных построек эпохи Великой Бдительности. В таких жили «лучшие люди». Когда хозяином страны ещё был всеобщий Страх, специальные служители умудрялись сдувать с этих каменных страшилищ любую пылинку, но безалаберье последующих эпох обшарпало, обтерхало их не меньше, чем развалюшные хибары для трудящихся.

Вдоль пёстрых щербатых стен дефилировали давно не глаженые полицейские, рыскало озабоченное население. В его нестройные ряды незаметно внедрился гость с далёкого Острова. Смотрелся он как самый заурядный гражданин: мастер из металлоремонта или преподаватель черчения в ремесленной школе.

А что плохо одет – знать на толкучку пошёл, не в театр. Театры закрыты, и одежонка пообносилась на всех поголовно. Власть предержащие и претенденты на оную – не в счёт.

А что небрит – так ты поди достань хорошее лезвие в этом царстве-государстве, а если достал, жди гостей со стилетами да кастетами, они не ошиблись адресом, твои выскобленные щёки исчерпывающе характеризуют твой образ жизни.

А что с тележкой да с рюкзаком – так мало ли какой сюрприз ожидает среднестатистическую сволочь на улицах города. А вдруг приятный? Скажем, ящик самогона из-под полы?

А что задумчив – велика важность, в наше время есть о чём задуматься.

Время от времени он изучал замызганный клок бумаги и рассеянно озирался по сторонам. Вот это был немножко криминал: сограждане, повинуясь инерции, натыкались на оттопыренный горб и двигали кулачищами промеж кривых лопаток. К счастью, пустой рюкзачишка несколько амортизировал толчки и тычки.

У самого невзрачного из элитарных обиталищ Конрад опять затормозил и с особой тщательностью обнюхал бумажку с адресом.

Тут.

Ну и что теперь? Семь лет прошло, не семьдесят, Конрад не Лотта, этот дрянной городишко – не Веймар, и вообще аналогия неправомочна.

Опять мазохизм, дружок? Повторение пройденного?

Да как сказать… Перед доблестной чекисткой собрался предстать вестник из её кошмарного прошлого. Он всё взвесил, рассчитал, соответствующим образом настроился. Шанс удостоиться аудиенции, для обоих не обременительной, представится тогда, когда наступит кошмарное настоящее, в сравнении с которым кошмарное прошлое не столь кошмарно.

В прошлом этим приземлённым девочкам казалось, что только на страницах газет постреливают и взрывают – а газеты можно не открывать. Странные были времена: соседу справа, пятидесятилетнему научному сотруднику вся страна казалась огромным митингом, соседям слева, сорокалетней супружеской чете пролетариев – сплошным пустым магазином, детям соседа справа, выпускникам вузов – сплошным полем чудес, где спеют колосья, налитые деньгами, а детям соседа слева – сплошным полем боя.