Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Дальнейшее развитие математических школ определялось педагогической утопией, по сути восходящей к математическим кружкам 1930 – 1950-х годов. Однако эта концепция в 1970-е годы в антропологическом смысле стала намного более амбициозной: в школах второго поколения стремились преподавать по-новому, иначе, нежели в «обычных» советских школах, – не только математику и физику, но и ключевые гуманитарные предметы и формировать не только нестандартно мыслящих, но и внутренне независимых людей – в 1970-е годы связь между этими качествами стала заметнее. Вот как описывает атмосферу 57-й школы в конце 1970-х годов ее выпускник:

Школа была необычной – она была очень открытой в том смысле, что можно было обсуждать именно то, что хотелось обсуждать, включая политику и книги <…> Там изучали очень творческими и новаторскими методами науку и технологию (в оригинале – S&T647. – М.М., И.К.), но также и другие предметы. Например, на [той] математике, которую преподавали отдельно от школьной, были специальные уроки. На них предлагались задачи, которые фактически были математическими теоремами. От очень простых до очень сложных. Нужно было самим доказывать эти теоремы, одну за другой. Были аспиранты из МГУ, которые приходили и обсуждали с ними [школьниками] решения, что было правильно, что неправильно648.

Эта задача воспитания независимости мышления в духе кантовского «Sapere aude!»649 уже совсем не совпадала с первоначальной, поставленной перед матшколами – способствовать успехам СССР в военно-техническом соревновании со странами первого мира. Иначе говоря, социально-педагогическая концепция математических школ «второго поколения», насколько можно говорить о ней как о некотором единстве, в советском контексте приобретала вполне оппозиционный смысл.

Произошедшие изменения не были следствиями реализации какой бы то ни было программы. Скорее, в эту сторону сотрудников матшкол вытолкнула общая логика социального и институционального развития и этос личной свободы, в целом немного более распространенный в математических школах, чем в советской системе образования в целом и обусловленный, в частности, влиянием академической среды. Но это уже сюжет другого исследования.

Раздел 3 РЕИНТЕРПРЕТАЦИИ КОЛЛЕКТИВИЗМА

Александр Дмитриев

Сердечное слово и «республиканский уровень»: советские и украинские контексты творчества Василия Сухомлинского

1

Василий Сухомлинский (1918 – 1970) в педагогическом пантеоне последнего советского десятилетия занимал совершенно особое место и был посмертно причислен к лику «классиков», сопоставимых по значимости, пожалуй, только с Макаренко и Крупской. Поэтому его разноплановое творчество (первые публикации датированы концом 1940-х годов) представляет несомненный интерес не только с точки зрения развития дидактики, образовательных технологий и актуальности/устарелости тех или иных положений650: сама эволюция его идей очень показательна для становления тех новых течений в воспитательной сфере, которые связываются уже с перестройкой («педагогика сотрудничества») и постсоветскими реалиями.

Известный исследователь творчества Сухомлинского Михаил Богуславский выделяет в его теоретической работе три этапа: первый, начала 1950-х годов, связанный с «школой учебы» в сталинском ее изводе; второй, ориентированный на советское наследие «трудовой школы» и идеи 1920-х годов; и наконец последний, наиболее интересный и перспективный – указывающий путь к гуманистической педагогике («Сердце отдаю детям» и примыкающие к этой книге сочинения)651.