Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Переписка двух академиков происходила именно в тот период, когда в Москве была фактически разогнана математическая школа № 2. Одним из поводов для репрессий стала деятельность бывшего учителя математики этой школы и преподавателя Московского института усовершенствования учителей Израиля Хаимовича Сивашинского (1909 – 1991), который в 1969 – 1971 годах активно участвовал в движении советских евреев за право выезда в Израиль, а в 1971 году вместе с семьей переехал в эту страну639. Несмотря на то что на момент отъезда Сивашинский учителем уже не работал, в 1971 – 1972 годах в школе были проведены многочисленные очень пристрастные проверки и зафиксированы «недочеты руководства». По итогам проверок были уволены директор В.Ф. Овчинников и значительная часть учителей. Многие ученики перешли в другие школы.

Репрессии против школы были подробно описаны в диссидентской «Хронике текущих событий»640. Согласно «Хронике…», инициаторами давления на школу стали функционеры Московского городского комитета КПСС (поименно перечисленные в репортаже), противником же разгона был Михаил Прокофьев, бессменный «брежневский» министр просвещения СССР (в 1966 – 1984 годах), который, однако, не смог противодействовать партийному аппарату.

После этих событий тема математических школ приобрела болезненные политические коннотации641. Поэтому переписка двух академиков осталась единственной в СССР попыткой относительно независимого публичного обсуждения проблем, порожденных новым образовательным движением. В отличие от 1958 года в этой дискуссии обсуждались не будущие, проектируемые образовательные институции, а общественная функция уже действующих. Обмен текстами между Колмогоровым и Капицей, равно как и разгон школы № 2, маркирует финал исследуемого нами периода – возникновения и становления математических школ.

13

Завершив описание сложившегося к началу 1970-х годов институционального ландшафта, мы можем, наконец, выделить три типа утопий, этот ландшафт определивших и – отчасти – им определенных.

Первая – и наименее радикальная – из них может быть названа мобилизационной, или менеджерской. Она предполагала, что математические школы, наподобие МФТИ в Москве, станут образовательным кластером, нарушающим общие правила и необходимым для решения «прорывных» задач военно-технического развития. Проводниками этой идеи были, по-видимому, Александр Александров, Александр Несмеянов642 и Михаил Лаврентьев.

Существенная особенность этого подхода заключалась в том, что вся остальная система среднего образования в нем «выносилась за скобки»: было не важно, как именно соотносятся математические классы или интернаты с другими школами страны. Возможно, для таких технократов, как Лаврентьев, Новосибирский интернат вообще не был школой в обычном смысле слова – они воспринимали его скорее как начало высшего образования на два года раньше, чем обычно. Повторим, что, если бы в таких выражениях, в каких инспектор Фирсина описала жизнь школьников в Академгородке, кто-нибудь представил будни студенческого общежития физического института с абсолютным преобладанием мальчиков, эта картина вряд ли бы удивила читателя. По-видимому, ни Колмогоров, ни, скорее всего, Кикоин не воспринимали свое детище – интернат при МГУ – таким образом, как Лаврентьев.

Вторая утопия, по сути своей педагогическая, предполагала, что способных детей нужно развивать не ради решения народно-хозяйственных задач, а ради них самих, чтобы подготовить по-новому мыслящее поколение, и еще потому, что располагать развитым математическим мышлением – достойно современного человека. Выразителями этого взгляда в старшем поколении были И. Гельфанд и А. Кронрод, а в младшем – ученики Кронрода Константинов и Гервер и многие другие их коллеги. «Математика для современного человека есть такой же элемент его воспитания, каким является литература, она является предметом его общего воспитания и развития. В этом она ближе к литературе. Элементы развития логики, логического мышления и т.д. – это то, что современный человек должен получить в математике»643, – говорил Гельфанд. Такая концепция вряд ли могла быть распространена на все общество, она предполагала селекцию одаренных детей – в идеале максимально демократичную с точки зрения социального происхождения. Важнейшим институтом и инструментом такой селекции для Гельфанда стала ВЗМШ.

Третья утопия, представленная в выступлениях Колмогорова и Ляпунова, может быть названа социально-антропологической. Ее утопизм был наиболее радикальным, так как предполагал в идеале трансформацию мышления всего общества – точнее, всего младшего поколения. У обоих ученых, особенно у Колмогорова, эта программа опиралась на собственную антропологическую теорию. Метафору, положенную в основу этой теории, Колмогоров изложил в 1962 году в письме к Владимиру Андреевичу Успенскому: