Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Макаренко – это педагогическая поэтика переделки людей, по образу и подобию пролетариата, которому нечего терять, кроме своих цепей, а завоюет он весь мир. Макаренко увлекли ее героический пафос, жажда борьбы, страсть к победе, богоборческие мотивы… Да, искупительная жертва, судьба «винтика» здесь исторически неизбежна. <…> А Сухомлинский – это изначально поэтика национальной, народной идеи и стихии, мощными корнями вросшая в жизнь, в почву. Есть соблазн считать его третьим нашим «деревенщиком», если второй – Шацкий, а первый – «педагог-новатор» из Ясной Поляны685.

Не стоит забывать, что в советские годы публике представал уже отредактированный Сухомлинский. Публикация дочерью педагога рукописи итоговой книги «Сердце отдаю детям» в 2012 году явно демонстрирует следы активного редакторского вмешательства и авторской самоцензуры: если на стадии подготовки активно добавлялись упоминания Ленина, Крупской и советского опыта, то наибольшему сокращению подверглись как раз ссылки на Толстого и украинскую народную педагогику686. Сам Сухомлинский, как и Толстой, писал сказки, рассказы и притчи для детей – но на украинском языке. Большинство из них было опубликовано уже посмертно687.

4

При жизни Сухомлинского обвиняли не в национализме, но в другом, весьма предосудительном для работника «идеологического фронта» грехе. С весны 1967 года на страницах «Учительской газеты» возникла острая дискуссия вокруг «абстрактного гуманизма» Сухомлинского (статьи Бориса Лихачёва, Валентина Кумарина и других)688. Не случайно в узком кругу единомышленников Борис Лихачёв прямо именовал Сухомлинского «попом» и негодовал по поводу его христианско-моралистической риторики689. Лихачёв, как инициатор дискуссии, не просто отсылал к авторитету Макаренко, ценностям коллектива и классовому подходу, но явно инквизиторствовал в духе 1930 – 1940-х годов:

Человечность – часть социалистического гуманизма, который предполагает классовый подход к делу и проявление в определенных условиях суровости и непримиримости. Да, да! Обстоятельства пока еще таковы, что мы вынуждены применять суровость к врагам общества, врагам мира и коммунизма. Человечности, о которой говорит В.А. Сухомлинский и к которой он хочет всех привязать, просто не существует. Попытка навязать «подлинным мастерам педагогического процесса» стремление осуществлять воспитание на основе мифической бесклассовой человечности вредна и в современных условиях обречена на провал. <…> Создается впечатление, что В.А. Сухомлинский подготавливает почву к снятию проблемы коллектива вообще, оставляя место лишь проблеме личности690.

В ответ Сухомлинский, воспринявший эти атаки крайне болезненно – он не раз называл в разговорах с коллегами и единомышленниками Лихачёва «провокатором», – по сути, перешел в контрнаступление. Он не только не замолчал и не покаялся, но явно вышел в своих поздних сочинениях (посвященных именно коммунистическому воспитанию!) даже за пределы прежних представлений. Он решился критиковать «неприкосновенного» и непогрешимого Макаренко и его основные постулаты не в частностях, но сосредоточился на главном – идее доминирования коллективного начала в новом, советском воспитании, противостоявшей прежней, якобы чересчур индивидуалистской педагогической традиции.