Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Такой переход от классово-коллективистского языка (осмысляемого как «казенный») к «интимно-духовному» вообще был характерен для полуофициального дискурса конца 1960-х678. Стоит указать, что статья Сухомлинского о важности искреннего патриотизма и опасности «показушничества» напечатана в том же номере «Литературной газеты» конца августа 1968 года, который открывался ритуальными воззваниями советских писателей и общественных деятелей в поддержку ввода войск стран Организации Варшавского договора в Чехословакию. И все же в ретроспективе именно отмеченный национально-культурный поворот гражданского чувства видится в наследии Сухомлинского более существенным, чем декларируемая им же самим идеологическая направленность системы «коммунистического воспитания»:

Идея не является чем-то стоящим вне человека, она живет в его мыслях, чувствах, взаимоотношениях с другими людьми. Чувствуя себя преемником славы, чести, величия своих дедов и отцов, ребенок становится очень чутким к хорошему и плохому в самом себе. А это, поверьте, в тысячу раз важнее наших споров о том, где быть пионерскому отряду – в школе или при домоуправлении. Решающее значение имеет, чтó воспитывается в юном сердце679.

Подчеркиваемая ценность родного слова и местного фольклора также усиливала роль национальных компонентов в педагогической традиции680.

В отличие от Сухомлинского у Макаренко (как свидетельствует и «Педагогическая поэма») отношение к украинскому языку и культуре было амбивалентным – «общерусские» принципы в его мировоззрении явно преобладали681. Начало его карьеры пришлось как раз на кампанию по украинизации в годы нэпа, а отношения Макаренко с местными функционерами из структур харьковского Наркомпроса в тот период были весьма натянутыми. Его воспитанники, говорившие преимущественно на суржике (смеси русского и украинского), явно ставили на городскую культуру, а значит, и на русский язык как путь к общесоюзным перспективам и установкам нового общества, а к обычаям и культурным устремлениям местного крестьянского населения относились весьма высокомерно.

В 1950 – 1960-е годы педагогический потенциал украинской культуры и местной традиции рассматривался уже совершенно иначе. Впрочем, в своих статьях Сухомлинский не нарушал официальных установок на «дружбу народов» и всегда подчеркивал интернационалистский характер своего учения. Уже тогда на Украине обретала все более влиятельных сторонников концепция русско-украинского двуязычия в виде «двух родных языков». Ее проповедником и проводником был главный официальный лингвист, директор Института украинского языка Иван Белодед – министр просвещения УССР в 1957 – 1962 годах682 и многолетний вице-президент Украинской академии наук (звездный час ее настанет уже в 1970-е, в эпоху русификации и преследования местного национального движения и «неформатной» украинской культуры при В. Щербицком).

Сухомлинский был противником концепции двуязычия. Но прямо написать об этом он мог лишь на страницах своей записной книжки, и его приводимые ниже слова, нередко цитируемые в политико-лингвистических дебатах уже в независимой Украине, были опубликованы лишь в первой половине 1990-х годов: «Два родных языка – это так же нелепо, как если бы мы пытались представить, что одного ребенка родили две матери. У ребенка мать одна. Родная. До смерти. До последнего вздоха»683.

Национальная – точнее, локально-органическая – «составляющая» позиции Сухомлинского в споре с Макаренко была очевидна и современникам; прямо писать об этом стали во времена новой переоценки ценностей советской педагогики – в эпоху перестройки. Владимир Малинин, многолетний сотрудник журнала «Советская педагогика»684 и корреспондент Сухомлинского, в опубликованной в 1990 году на страницах этого периодического органа довольно взвешенной по тону статье о двух «столпах» прежнего пантеона отмечал: