Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Педагогическое сообщество Украины к концу 1930-х годов, когда Сухомлинский получал профильное образование, пережило очень серьезные репрессии – одним из самых распространенных обвинений был именно «буржуазный национализм»720. Из предвоенных наркомов просвещения Украины четверо закончили свою жизнь трагически: автор идеи социального воспитания начала 1920-х Григорий Гринько (1890 – 1938); ярый проводник украинизации в середине 1920-х, а также открытый и последовательный оппонент Кагановича Александр Шумский (1890 – 1946); Николай Скрыпник (1872 – 1933), в начале 1930-х взявший курс на постепенное сближение украинской системы образования с принятой в РСФСР (но с сохранением местной специфики) и тем не менее обвиненный в «национал-уклонизме»; наконец, сторонник последовательной денационализации педагогического дела Владимир Затонский (1879 – 1938)721. Украинские наркомы просвещения, в отличие от Луначарского или Бубнова в Москве, занимали весьма видное место в украинской партийной иерархии, потому особенно резонансным стало самоубийство Скрыпника в августе 1933 года. Всего этого украинский педагог, начавший учиться в вузе в конце 1930-х, не мог не знать.

Вместе с тем на вершинах «педагогического олимпа» Украины в «оттепельное» время еще оставалось достаточно действующих лиц, для которых переоценка политики недавних десятилетий имела вполне личный характер. Кто-то из них отметился публикациями в 1920-е – как один из официальных лидеров педагогической науки в Харькове Андрей Зильберштейн (1897 – 1984); кто-то, уже после бурных карьерных взлетов и перипетий сталинского времени, занялся вопросами дидактики или методики химического образования – как ректор Киевского университета 1938 – 1944 годов Алексей Русько, глава научно-исследовательского Института педагогики и первый руководитель Педагогического общества УССР в первой половине 1960-х722. Русько в новой своей ипостаси также активно занимался и актуальной темой производственного обучения в школах Украины723.

Интересной оказалась судьба Якова Ряппо, замнаркома по делам высшей школы в 1921 – 1928 годах и главного проводника политики ликвидации университетов на Украине, которых заменили (до 1933 – 1934 годов) на институты народного образования. После пребывания на крупных постах в системе украинского ВСНХ в середине 1930-х годов он вернулся к педагогической карьере – с сильным понижением вплоть до должности директора одной из киевских школ – и уже после войны занял место руководителя научно-методического кабинета в Министерстве просвещения Украинской ССР. После выхода на пенсию в 1948 году он начал писать подробные сочинения мемуарного характера, где, вооружившись сталинской риторикой, отстаивал правоту сконструированной по его проекту системы украинского образования 1920-х годов (рукопись мемуаров хранится в личном фонде Ряппо в Центральном архиве высших органов власти в Киеве724). Именно Ряппо, а не Скрыпник, политически реабилитированный только в 1962 году, удостоился в «оттепельной» «Педагогической энциклопедии» вполне благожелательной по тону биографической статьи725.

Акцент реформаторов украинского образования эпохи нэпа и начала 1930-х годов на практическом и политехническом подходах, постулирование ими тесной связи науки, образования и практической жизни были на новом уровне воспроизведены в идеологии советской школьной реформы 1958 года. Но эта перекличка эпох вовсе не была однозначной, и прямые отсылки к опыту прошлого в новых документах были редкостью; важнее оказались декларативные обещания и ожидания скорых успехов726.

Обязательный постулат о «неуклонном и поступательном развитии» советского общества, помимо прямых политических интересов недавних функционеров сталинского закала, которые продолжали оставаться у власти, делал невозможным прямой возврат из 1950-х в 1920-е, несмотря на декларативную апелляцию к «ленинским нормам» («наследию Крупской», «подлинному Макаренко» и т.д.). Во всем СССР, особенно в его «национальных республиках», те, кто удержался наверху и прошел сквозь чистки, инициировали или поддержали в прошлом столь много репрессивных мер, выработали для оправдания своего поведения такое количество интерпретативных ресурсов и проявили такую идеологическую виртуозность, что после смерти Сталина для них было уже невозможно просто дезавуировать прежнюю риторику – даже если они были лояльны установкам Хрущева и его сподвижников. Поэтому в УССР новый партийный курс на политехнизацию школы не связывали – на уровне политических деклараций – с возрождением идей 1920 – 1930-х. Но и в Москве переиздание работ Блонского, Шацкого и Выготского осуществлялось с середины 1950-х достаточно медленно727 и с непременной оглядкой на не отмененное де-юре постановление ЦК 1936 года о запрете педологии: так, основная часть педологических работ Выготского не переиздавалась до конца советской эпохи.