Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Революция 1956 года обозначила глубокий водораздел в истории Банка. Мы провели 5 интервью с участниками летнего отдыха того периода – все они без исключения имеют еврейское происхождение. Из нарративов, полученных в результате интервью, с очевидностью следует, что двое опрошенных (информанты В18 и В22), родившиеся в 1942-м, и третий (В15), рожденный позже, в 1946-м, как «поминальная свеча» [Wardi 1992]844, конструируют в нарративах свою идентичность существенно иначе, нежели двое других – выходцы из семей высокопоставленных коммунистических чиновников. Мы решили не анализировать здесь подробно два последних рассказа: представляется, что в этих случаях ни еврейство, ни интеллектуальный статус не являются ключевым механизмом структурирования нарратива – в центре здесь оказывается борьба за формирование связного описания идентичности в тени значительных фигур родителей, что в результате порождает особого рода «пустые» нарративы.

Две интервьюируемые, родившиеся в начале 1940-х, появились в Банке в 1956 году в качестве уже относительно взрослых помощниц Эстер. Они принадлежат к особой когорте – к тем, кто пришел в Банк не ребенком, а подростком или молодым человеком. Они составляли сплоченную группу, сформировавшуюся на основе осознания общего жизненного опыта. Никто из них не происходил из рабочих или крестьянских семей, все они – выходцы из различных социальных групп – от мелкой буржуазии до владельцев фабрик; столь разнообразное социальное происхождение могло восприниматься как однородное только с точки зрения коммунистического государства. Информанты вспоминают о торжественном праздновании, когда – несмотря на все препятствия – все они в 1960 году были зачислены в университет, и считают это событие важнейшим определяющим событием своей жизни. Они были самыми младшими представителями поколения переживших Холокост – поколения, которое можно назвать покалеченным, раненым. Они были травмированы не только воспоминаниями своих родителей, но и отъездом многих друзей и членов семьи в Израиль во второй половине 1940-х годов и/или эмиграцией других друзей и родственников в 1956-м. Для них Банк был местом, где они узнавали друг друга и воссоздавали ту среду, которая во всех остальных случаях была доступна для них только в частной жизни.

Информант В22 родилась в еврейской мелкобуржуазной семье «без каких-либо религиозных убеждений», в маленьком, этнически разнообразном провинциальном городе. Для ее отца важнейшими аспектами национальной идентичности были вертикальная мобильность и культурная ассимиляция, а также возможность быстро приобрести буржуазное образование и получить доступ к высоким культурным достижениям. В 1944 году семья бежала в столицу от погромов. В22 рассказывает, что эти переживания внушили ее родителям глубокое и прочное недоверие к неевреям. Семья всегда критично и с ненавистью относилась к коммунистической идеологии и воспринимала социалистическое государство как силу, помешавшую их социальному восхождению и заставившую их вести постоянную борьбу за экономическое благополучие. Когда отец больше не смог заниматься тем, чем он занимался раньше, семью стали кормить женщины, открывшие маленькую обувную лавку. Рассказывая о своем первом лете в Банке, B22 говорит:

Дело происходило в 1957 году, это пятидесятые, и среда тех взрослых, которые были ущемлены в правах после Второй мировой войны. Мои родители должны были вести ежедневную борьбу за существование – нужно было прокормить семью. Все их усилия уходили на то, чтобы поддерживать повседневную жизнь.

B22 сообщает о том, что в Банк приезжали «совершенно обычные дети», в то время как дети тех, кто занимал высокие посты, оказывались там «в одном или двух исключительных случаях». В ее рассказе и в решениях, которые ей приходилось принимать (работа для английской радиостанции, отправка детей на учебу в западные университеты, дружба с представителями демократической оппозиции и т.д.), удивительно мало деталей, свидетельствующих о ее личной жизни, но сообразно прозападной и антикоммунистической установке жизнь венгерского общества снова и снова воспроизводится сообразно представлению о дихотомии городского и «почвеннического» начал. Информантка вышла замуж за христианина, происходившего из сельской местности, и говорит, что была удивлена, когда ее семья приняла его.