Острова в океане

– А ты помнишь, какой оравой он верховодил в Гстааде? И в Энгадине и в Цуге.

– У тебя есть какие-нибудь его новые фотографии?

– Только та, которая и у тебя есть.

– Я бы выпила чего-нибудь, что в этом доме можно выпить.

– Все что угодно. Пойду поищу кого-нибудь из слуг. Вино в погребе.

– Только не уходи надолго.

– Не подходящие слова для нас с тобой.

– Не уходи надолго, – повторила она. – Слышишь? И никогда я не требовала, чтобы ты пораньше возвращался домой. Не в этом была беда. Ты сам знаешь.

– Знаю, – сказал он. – И я не уйду надолго.

– Может быть, твой слуга приготовит нам и поесть?

– Может быть, – сказал Томас Хадсон. И прибавил, обращаясь к коту: – Ты пока побудь с нею, Бойз.

Зачем? – думал он. Зачем я солгал? Зачем затеял эту комедию осторожничанья? Не потому ли, что, как говорит Вилли, я хочу сохранить свое горе для себя одного? Но разве я правда такой?

А что было делать? – думал он. Как сказать матери о гибели сына сразу же после возврата к любовной близости с ней? Как самому себе сказать об этом? Когда-то у тебя на все находился ответ. Вот найди ответ и сейчас.

Нет ответа. Пора бы уж тебе это знать. Нет и не может быть.

– Том, – услышал он ее голос. – Мне тоскливо одной, а кот, как он ни старайся, не может заменить мне тебя.

– Сбрось его на пол. Я сейчас, только наколю лед. Слуга ушел в деревню.

– Да бог с ним. Мне уже не хочется пить.

– Мне тоже, – сказал он и вернулся в комнату, мягко ступая по циновке после гулкого изразцового пола. Он взглянул на нее и убедился, что она здесь, не исчезла.

– Ты не хочешь о нем говорить, – сказала она.

– Не хочу.

– А почему? Разве так не лучше?

– Он слишком похож на тебя.

– Не в том дело. Скажи мне. Он погиб?

– Да, погиб.

– Обними меня, Том, только крепче. Я, кажется, правда заболела.

Он почувствовал, что ее бьет дрожь, и он опустился на колени у кресла, и обнял ее, и чувствовал, как она дрожит всем телом. Потом она сказала:

– Бедный ты мой. Бедный, бедный. – Помолчав, она сказала еще: – Прости меня за все, что я когда-нибудь делала или говорила.

– Ты меня прости.

– Бедный ты, и бедная я.

– Бедные все, – сказал он, по не добавил: «Бедный Том».

– Больше тебе нечего мне рассказать?

– Нет. Только это.

– Вероятно, мы потом научимся справляться.

– Очень может быть.

– Я бы хотела заплакать, но у меня внутри только пустота, от которой мутит.

– Понимаю.

– У всех это случается?

– Почти. Но у нас это уже больше случиться не может.

– Мне теперь кажется, будто мы в доме у мертвого.

– Я жалею, что не сказал тебе, как только мы встретились.

– Да нет, все равно, – сказала она. – Ты всегда был такой, все откладывал. Я не жалею.

– Я так нестерпимо хотел тебя, что поступил, как эгоист и дурак.

– Это не эгоизм. Мы всегда любили друг друга. Только слишком часто совершали ошибки.

– Особенно я.

– Нет. Мы оба. Давай больше никогда не будем ссориться, хорошо?

Что-то вдруг произошло в ней, она наконец разрыдалась и сказала:

– О Томми, я не могу, не могу это вынести.

– Я понимаю, – сказал он. – Родная моя, дорогая, прекрасная. Я тоже не могу.

– Мы были такие молодые, и глупые, и такие красивые оба, а Томми – господи, до чего же он был хорош…

– Весь в мать.

– Теперь этого уже и не докажешь ничем.

– Моя бедная любимая девочка.

– Что же мы будем делать дальше?

– Ты будешь заниматься своим делом, а я – своим.

– Нельзя ли нам хоть немного побыть вместе?

– Только если не уляжется ветер.

– Так пусть дует подольше. Иди ко мне – или, может быть, это нехорошо сейчас?

– Том бы не осудил нас за это.

– Я тоже так думаю. Помнишь, как ты ходил на лыжах, посадив его к себе на плечи, и мы спускались с гор уже в сумерках и пели, проходя через сад за гостиницей?

– Я всю помню.

– Я тоже, – сказала она. – Почему мы были такие глупые?

– Мы были не только влюбленными, но и соперниками.

– Увы, да. Но ведь ты никого другого не любишь, правда? Ведь теперь это все, что у нас осталось.

– Нет. Можешь мне верить.

– И я нет. А мы не могли бы вернуться друг к другу, как тебе кажется?

– Не знаю, что бы из этого вышло. Можно попробовать.

– Долго еще продлится война?

– Спроси у того, кто над нею хозяин.

– Несколько лет?

– Год-два во всяком случае.

– А тебя тоже могут убить?

– Вполне.

– Тогда что толку?

– Ну а если меня не убьют?

– Не знаю. Может быть, теперь, когда Тома нет, мы не станем злобствовать и давать волю самому дурному в себе.

– Я могу постараться. Злобы у меня нет, а с дурным в себе я научился справляться. Правда.

– Вот как? Это проститутки тебя умудрили?

– Должно быть. Но если мы будем вместе, они мне не понадобятся.

– Ты всегда умел для всего найти красивые слова.

– Ну вот. Уже начинается.

– Нет. Ведь мы в доме у мертвого.

– Ты это уже говорила.

– Извини, пожалуйста, – сказала она. – Но я не знаю, как по-другому сказать то же самое. У меня сейчас как-то немеет внутри.

– Чем дальше, тем больше будет неметь, – сказал он. – И вначале это не дает облегчения. Но потом будет легче.

– Скажи мне все самое худшее, что тебе известно, может быть, тогда быстрей онемеет совсем.

– Хорошо, – сказал он. – Как же я люблю тебя, господи.

– И всегда любил, – сказала она. – Ну, говори же.