Острова в океане

Он сидел у ее ног и не смотрел на нее. Он смотрел на кота Бойза, который лениво развалился на циновке в солнечном прямоугольнике, падавшем от большого окна.

– Он был сбит зенитным орудием во время разведывательного полета в районе Абвиля.

– Он не выпрыгнул с парашютом?

– Нет. Машина сгорела. Вероятно, его убило сразу.

– Слава богу, – сказала она. – Слава богу, если так.

– Я почти уверен в этом. Он бы успел выпрыгнуть.

– Ты мне правду говоришь? Может быть, парашют сгорел после того, как он выпрыгнул?

– Нет, – солгал он, решив, что на сегодня довольно.

– От кого ты узнал?

Он назвал знакомое имя.

– Тогда это верно, – сказала она. – У меня больше нет сына и у тебя тоже. Надо привыкать к этому. Больше ты ничего не знаешь?

– Нет, – сказал он, стараясь, чтобы это прозвучало как можно правдивей.

– А мы будем жить дальше?

– Именно.

– Чем же?

– Ничем, – сказал он.

– Можно я останусь и буду с тобой?

– Едва ли в этом есть смысл, – сказал он. – Как только немного утихнет, я должен буду уйти в рейс. Ты не из болтливых, и ты умеешь похоронить то, что слышишь от меня. Так вот, похорони это.

– Но я бы могла быть с тобой, пока ты здесь, а потом дожидаться твоего возвращения.

– Не стоит, – сказал он. – Я никогда не знаю, когда мы вернемся, и потом, тебе будет тяжелей без работы. Если хочешь, побудь, пока мы не уйдем в рейс.

– Хорошо, – сказала она. – Я побуду с тобой это время, и никто нам не помешает думать о Томе. И любить друг друга, как только ты скажешь, что можно.

– Эта комната никак не связана с Томом.

– Да. А с кем она связана, тех я самый дух изгоню отсюда.

– Может быть, нам правда поесть чего-нибудь и выпить по стакану вина?

– Бутылку вина, – сказала она. – Он был такой красивый мальчик, Том. И такой забавный, и такой добрый.

– Послушай, из чего ты сделана?

– Из того, что ты любишь, – сказала она. – С примесью стали.

– Не пойму, куда девались все слуги, – сказал Томас Хадсон. – Они, правда, не ждали, что я вернусь сегодня домой. Но кто-то, во всяком случае, должен дежурить у телефона. Сейчас принесу вино. Оно уже, наверно, холодное.

Он откупорил бутылку и налил два стакана. Это было то вино, которое он приберегал для своих возвращений и пил его, уже успев поостыть после рейса, и на поверхности дружелюбно вскипали мелкие аккуратные пузырьки.

– За нас и за все, чего у нас уже нет, и за все, что у нас будет.

– Было, – сказал он.

– Было, – сказала она. Потом она сказала: – Единственное, чему ты всегда оставался верен, – это хорошему вину.

– Большое достоинство, не правда ли?

– Извини, мне не нужно было упрекать тебя утром, что ты много выпил.

– Ты знаешь, это мне очень помогает. Смешно, а это так.

– Что именно – то, что ты пил, или упреки?

– То, что я пил. Замороженное, в высоких стаканах.

– Возможно. И я впредь воздержусь от замечаний – разве насчет того, что в этом доме очень трудно дождаться какой-нибудь еды.

– Умей терпеть. Сколько раз ты меня этому учила.

– Я терплю, – сказала она. – Только я голодна. Я теперь понимаю, почему люди едят на поминках.

– Ничего, будь циничной, если тебе от этого легче.

– И буду, не беспокойся. Не прикажешь ли извиняться за каждое сказанное слово? Я уже раз извинилась, хватит.

– Слушай, ты, – сказал он. – Я живу с этим на три недели дольше тебя и, должно быть, уже нахожусь в другой стадии.

– Ну конечно, ты всегда в другой стадии, более значительной и интересной. Я тебя знаю. Не пора ли тебе возвращаться к своим шлюхам?

– Может быть, ты все-таки перестанешь?

– Нет. Мне так лучше.

– Кто это написал «Помилуй всех женщин, Мария»?

– Мужчина, конечно, – сказала она. – Какая-то сволочь в брюках.

– Хочешь, я прочитаю тебе эту вещь целиком?

– Нет. И вообще ты мне уже надоел со своим «на три недели дольше» и со всем прочим. Если я нестроевая, а ты занят чем-то настолько секретным, что даже спишь только с кошкой, чтобы не проговориться во сне, это…

– Тебе все еще не ясно, почему мы расстались?

– Расстались потому, что ты мне надоел. Ты всегда любил меня, и не мог не любить, и теперь не можешь.

– Это верно.

Рядом, в столовой, стоял мальчик-слуга и все слышал. Он и прежде не раз становился невольным свидетелем ссор и всегда огорчался этим так, что его даже в пот кидало. Он любил своего хозяина, любил его кошек и собак и с почтительным восхищением относился к красивым женщинам, бывавшим в доме, и, когда они ссорились, ему было невыразимо грустно. А эта женщина красивее всех других, и все равно кабальеро ссорится с ней, и она говорит кабальеро недобрые слова.

– Сеньор, – сказал он, подойдя к двери. – Простите великодушно. Но не выйдете ли вы в кухню, мне нужно кое-что передать вам.

– Извини, дорогая.

– Все какие-то тайны, – сказала она и налила себе еще вина.

– Сеньор, – сказал мальчик, когда они вышли. – Звонил лейтенант и просил вас немедленно явиться, даже повторил два раза: немедленно. Он сказал, что вы знаете куда и что это по делу. Я не хотел разговаривать по нашему телефону и позвонил из деревни во «Флоридиту». Там мне сказали, что вы поехали сюда.